Падает вверх

Мне исполнилось десять лет, когда я впервые совершил свое первое большое путешествие. Был у Антона Степановича один знакомый, еще по годам нелегальной работы. Революция застала его студентом-медиком, в гражданскую войну был фельдшером, а теперь, окончив мединститут, он возглавлял санаторий в Одессе. К нему-то, договорившись с капитаном небольшого пароходика, и отправили меня на все лето. Как сейчас помню остановку на рейде Очакова. Большая лодка — я таких раньше не видел — с четырьмя гребцами подъехала к борту, и из нее стали выгружать ранние овощи прямо на палубу парохода.

— Это Очаков, старинная крепость, — сказал мне какой-то пассажир. — «Времен Очакова и покоренья Крыма…».Чьи это стихи, мммаладой человек? Поколение вы наше, можно сказать…

— Простите, — не остался я в долгу, — а что это вы сейчас кушаете? Что это за рыбка такая?

— Прежде всего я не кушаю, а ем, это вы, м-маладой человек, изволите кушать, а я ем. Во-вторых, эта рыбка прозывается кефаль…

— Ах, простите, я и не заметил, — с деланной небрежностью сказал я, — это настоящая мугилиформес, более точно — мугиль салиенс.

Пассажир растерянно посмотрел на меня, торопливо отделил от остроносой рыбки золотистый бочок.

— Не угодно ли, м-маладой человек, за компанию…

— Я вам очень благодарен, товарищ, — раздельно и четко проговорил я, — но мы с капитаном только что позавтракали.

Я взял реванш.

ОТРЫВОК, ДЛЯ ПОНИМАНИЯ КОТОРОГО СЛЕДУЕТ ЗНАТЬ, ЧТО

СКВАУ — ЭТО ЖЕНЩИНА, А МОКАСИНЫ НЕСЪЕДОБНЫ

У причала меня встречал человек чуть ли не такого же роста, как я сам. Седой, подвижный, с красным от загара лицом, он подошел ко мне, спросил:

— Вас зовут Михаил? А вашего папу — Антон?.. — И выжидающе посмотрел на меня.

— Степанович, — смущенно подсказал я.

— Совершенно точно, — радостно подтвердил этот человек и указал рукой на двух мальчишек, стоявших с безразличными лицами невдалеке от причала: — Знакомьтесь. Мой сын Дмитрий, мой племянник Александр.

Дмитрий был тоже небольшого роста, с таким же красным загаром и белесыми бровями, как и его отец; Александр был выше и меня, и Дмитрия, и своего дяди головы на две. Ему было лет четырнадцать. У него было бесконечно мягкое и доброе лицо, смуглое, с широкими негритянскими ноздрями.

— Следует подать руку, — тихо и въедливо сказал мне Дмитрий. — Вот так.

Он неожиданно сильно вцепился мне в ладонь, и руку обожгло болью. Я знал этот прием, нужно было чуть-чуть поддернуть руку, чтобы переместить косточки ладони, но я просто не был готов.

— Дмитрий! — сказал его отец и покачал головой.

Александр мягко и бережно пожал мне руку. Почему-то я и не ожидал от него никакого подвоха.

Отец Дмитрия подозвал извозчика, и мы покатили чудесными зелеными улицами, потом свернули куда-то к морю и долго ехали рядом с трамваем, от которого я не мог отвести глаз, как ни старался сидеть с безразличным видом. Искоса вглядываясь в меня изучающим взглядом, Дмитрий тихо сказал своему брату:

— Выдержки никакой, сквау…

— Ну что ты, что ты, Димушка, — быстро заговорил Александр. — Нельзя же так, сразу…

— Проверка покажет, — многозначительно произнес Дмитрий. — Испытания разработаю я сам.

Услышав этот странный разговор, я сразу пожалел о том, что уже приехал. Как хорошо было бы сейчас сидеть рядом с пассажиром в панаме и медленно жевать душистую кефаль; и зачем только я отказался?

— Ты, вероятно, голоден? — тихо спросил меня Александр.

Он говорил так же тихо, как только что обменивался репликами с Дмитрием, и я решил, что «испытания» начинаются.

— Ты что, не слышишь? — громко спросил меня Дмитрий. — Мой брат желает знать, голодны ли вы?

— Нет, нет, мы только что кушали, то есть ели… с капитаном, — нерешительно добавил я.

— Сиятельный князь Черноморский изволил откушать в камбузе, десятибалльный штормяга был ему нипочем, — спокойно разъяснил Дмитрий. — Хороший кусок оленьего мяса в нашем вигваме, надеюсь, удовлетворит бледнолицего пришельца… Или он предпочитает хорошо прожаренный вампум, в гарнире из мокасинов…

— Вампум не едят, — горячо возразил я. — Вампум — это такой пояс с ракушками, а мокасины — они на ногах…

— Это уже другое дело, — обрадованно захлопал в ладоши Дмитрий. — Это уже совсем другое дело. Нам как раз не хватало подходящего минга.

— Посмотри в зеркало — увидишь минга, — ответил я и тотчас же пожалел о сказанном.

— Это ты зря так, — тихо прошептал мне Александр, — Дмитрий — Великий Вождь, и обижать его безнаказанно… — он покачал головой.

Узенькие-узенькие улочки, на каждом перекрестке сияющий провал, так может сиять небо только над морем. Купы каштанов в цвету, и каждый цветок как желтая елочная свеча. Мы теперь ехали молча. Отец Дмитрия взобрался на козлы рядом с кучером, и они тихо переговаривались о каких-то взрослых делах; изредка доносилось: «А сахар?.. Ревматизм, конечно… та церабкоп не. для нас… Н-но, милая!» — и громкое щелкание кнута.