Падает вверх

— У меня порядок, — говорил Валька, отпивая из кружки кипяток. — Это ты здорово придумалпритащить сюда плитку. Тихо! Кажется, она? Нет, показалось… Так я завтра — все; сам попросился. Прошел госпитальную комиссию и завтра еду. Буду пока «технарем», а все равно рядом с самолетом. Это же жизнь моя, понимаешь? Воздух! Ну, ты понимаешь? Можешь себе представить? Кто раз попробовал, что такое вести машину, век не забудет. А Женька кричит, плачет: «Ты бы мог остаться, хватит, весь изранен, это ты от меня убегаешь…» А я… да я… она ж жена, как же я от нее убегу, она ж меня ждала, когда я за Керчью воевал, чудом в живых остался. Ей товарищи мои, кто знал, в какой я был части, говорили: «Валька не вернется! А вернется — герой». А она не верила, не верила, что меня нет в живых! Ну, я же не могу без самолетов, не могу. Время сейчас какое, может быть там с ребятами договорюсь, и возьмут меня, ну, хоть стрелком-радистом. Возьмут? Вот ты как думаешь? Эх ты, студент, придумал бы такую штуку, чтобы летала бы выше любой машины, чтобы как молния! Тебя бы, знаешь, как все пилоты любили! Что ты!.. На руках бы носили! Придумаешь? Давай-ка еще кипятку. А чего-нибудь существенного нет? Ну, я так спросил, для порядка. Жениться тебе надо, вот что я тебе скажу, жениться…

Утром мы расстались. Я сдал ключи от библиотеки. С уходом Валентина, моего защитника и покровителя, делать мне в клубе было нечего. Я не провожал его. Потом через месяц получил открытку: «Послали учиться как имеющего награды и ранения». А несколько лет назад, проходя мимо доски с газетой «Красная звезда», я увидел статью, посвященную новой боевой технике. Под статьей была подпись: «полковник Ушаков». Он ли? Валька-полковник! А что удивляться, ведь прошло двадцать лет. Может быть, и он. Я написал ему на его заветный адрес, его не знала даже его жена. Это был адрес его родного дяди, известного военного специалиста, профессора академии.

Почему я вспомнил о Валентине Ушакове? Да просто потому, что мы знали друг друга. Я твердо уверен, что если Валентину расскажут обо мне чтонибудь лживое, пусть даже очень правдоподобное, то он рассмеется и скажет: «Мишка Мельников может выкинуть и не такую штуку, но не это, это ложь!»

ГУСАР

Борис Константинович Ладожский, «последний гусар», как тебя называли друзья… Ты действительно был похож на гусара. Высокий, кудрявый, блестящие яркие глаза под стрельчатыми тонкими -бровями, стройный, быстрый, ну, гусар, да и только! Великолепный инженер-радист, обладающий громадной интуицией, ты всегда обижался, когда кто-нибудь из полка связи говорил: «Ладожский? Да он схемник, он, конечно, теорию не знает, теорию знает Акимов, но Борис — схемник талантливый».

— Я «схемник»? Ну хорошо, пусть придет новое оборудование, и пусть наши «великие теоретики» сами его устанавливают. А «схемник» поедет в Ставрополь к своей милой старенькой маме.

Но приходило новое оборудование, и командование отбирало у Бориса уже выданный ему отпуск ввиду срочного и важного задания.

— Опять, — говорил он мне. — Опять не пустили в отпуск. У них же есть великие головы, великие теоретики, что же это они на мне ездят? Я же черная сила, темный мужлан с непонятным талантом запускать генератор в нужном режиме! Ну, я их проучу.

Теоретиком слыл Виталий Акимов. Это был могучий человек с совершенно невероятной прической, собственно не прической, а целой копной рыжеватых вьющихся волос. Иногда, когда ожидалось прибытие старшего по званию, Акимов водружал поверх своей «прически» фуражку армейского образца; сиротливо выглядывал ее козырек из-за могучего чуба.

Однажды в часть приехал генерал, инспектировавший военный округ. Он подозвал Виталия и спросил его тихо, вполголоса: «Простите, товарищ гвардии старший лейтенант, вы поэт? Нет? Но вы, вероятно, драматург? Тоже нет? Простите, теперь я знаю, вы — художник. Нет? Тогда завтра же приведите голову в порядок».

Виталий побрил голову наголо, чтобы через несколько месяцев отрастить еще более необычайное диво. Борис Ладожский уверял, что никакой Акимов не теоретик, а просто у него, как и у известного волшебника Черномора, вся сила в волосах.

Но вот в часть пришли новые радиостанции. Борис Ладожский собирался — в который раз! — поехать в отпуск, как вдруг позвонил Виталий.

— Борис, — громко кричал он в трубку. — Выручи, слышишь меня, у нас целый диапазон не прослушивается.

— Какой именно? — спросил Ладожский. — От какой частоты до какой? Все просчитал? Теория бессильна, говоришь, иначе ты и не позвонил бы? Ну хорошо… Так вот, мой совет нетеоретика, мой малограмотный совет таков: на антенном входе поверни конденсатор, там есть такой, пикофарад на десять, желтенький, поверни на девяносто градусов. Да, да, прямо рукой, своей теоретической ручкой и поверни. Все! Завтра я еду, будь здоров!

Через десять минут позвонил телефон.

— Не подходи! — закричал Борис. — Не подходи, это звонит Виталий. Пусть хорошо назвонится, теоретик…