Падаль

- Здравствуйте, барышня, - отвечал Иван и встал перед ней на колени. Он по-прежнему чувствовал боль, но в тоже время ему было и легко, ничто не давило его, в голове было ясно; а тела словно бы и не было - в любое мгновенье мог он взмыть к небу.

- Какой красивый мир, не правда ли? - тихим, нежным голосом спросила барышня и чуть повернула голову в сторону колосящихся у самого далекого горизонта полей. Засмеялись дети: маленькие девочки и мальчики одетые в красивые летние одежды. Они играли у озерной глади и на полных густых теней парковых дорожках.

- Но ведь его уже нет, - произнес Иван, - только на старой картине он и остался, на место же его пришел... нет, не хочу вспоминать.

- Какой прекрасный мир, - повторила барыня и тут задрожала земля и огромный, в десятки раз больший чем самые высокие деревья танк стал надвигаться на них.

- Стой на месте, - повелела молодая барышня, - тебе от него не убежать сейчас - он стал частью самого тебя. Стой и жди.

Так и стоял он перед ней на коленях, а разрезающий своей башней небо танк стремительно надвигался на них, поглощая под своими гусеницами горизонт. Ломал он деревья, дома, выплескивал из берегов реки; трещала от его неимоверной тяжести матушка земля, покрывалась трещинами и из них поднимался, заслоняя собой простор, кровавый туман.

Вот танк уже над ними; трещат деревья, гибнут под его гусеницами дети... Иван на коленях прополз ближе к барышне обнял ее ступни, покрыл их поцелуями и своими слезами.

Свет дня померк, черная тень нахлынула на них, наполнив все рвущимися детскими криками и хрустом дробящихся костей...

Когда Иван поднял голову, то увидел, что лежит у подножия золотящегося в небесной дымке трона на котором восседала... барышня? Она ли? Лик то ее, но эта дева... - она была соткана из облаков, из света звезд, из всего самого прекрасного, что доводилось видеть Ивану. От тонких черт лица ее веяло внутренней силой и наполненном скорбью и вечной думой спокойствием. По обе стороны от нее, на маленьких золотых стульчиках сидели дети - среди них Иван увидел и свою Иру, а рядом с ней другую девочку - ту самую в белом платье к которому не приставала никакая пыль, у ее ног свернулся калачиком в сладкой дреме большой пес. Эти две девочки живо, но не громко переговаривались о чем-то меж собой, но когда заговорила дева, разговор их затих...

- Смотри же, Иван!

Гусеницы исполинского танка промелькнули, разрезая темный воздух и обнажили темную, обагренную блеклыми отсветами взрывов долину... Это были знакомые Ивану места - холмистая долина на которой стоял Цветаев. Но теперь города не было, лишь унылые развалины с укором взирали разорванными глазницами окон на царящий вокруг хаос. С низко провисшего черного купола провисали к земле темные полосы и падали время от времени, одетые пламенем самолеты... Вся долина до самого горизонта, на котором клубились черные ураганы заполнена была стальным окровавленным крошевом, и среди этих обрубков железа, шли и шли без конца перепачканные в грязи солдаты; они шли низко опустив головы и бросались иногда друг на друга и били руками и ногами, или же рвали крючками и вбивали в тела своих врагов гвозди. Среди них проезжали какие-то уродливые машины, и терзали, разрывали своими шипастыми гусеницами холмы и самих солдат. Кровавые ручейки текли в этой цвета зажаренного гниющего мяса земле.

И вдруг к лежащему у подножия трона Ивана подбежал один из них, весь залитый грязью и закричал:

- Что же ты, Иван?! Не узнаешь меня, я же Свирид? Ну что вспомнил?

- Свирид!

- А-а!! Ну-ну! Вспомнил таки, да - это я, Свирид! А ты ведь про меня и не вспоминал все это время. А ведь убили меня, Иван. Убили! Кто убил не знаю пулю пустили и все, болтал я слишком много. Но теперь то я могу сколько угодно болтать - никому ведь дела нет. Я ведь мертвый Иван, мертвый, и ты Иван мертвый!

Вдруг Свирид стал таять и, обратившись в часть окружающего трон сияния, растаял в воздухе.

Иван вновь взирал на возвышающуюся над ним, словно бы плывущую в воздухе деву.

- Что это? - прошептал он. - Я не хочу все это видеть. Зачем все это, скажи? Ведь мы все жили просто и счастливо, без этих надрывов. Почему же пришло все это? Объясни мне, мудрая, какой безумец мог сотворить это, - он кивнул на извивающуюся залитую страданиями и пустотой долину, - скажи мне почему так стало? Ответь, почему я вижу это?! - но отвечал он себе сам, Это ведь все от людей исходит - это все ими создано - это ведь мир созданный ими, так ведь? Ведь мир, который видел до этого; тот огромный солнечный мир, с детским смехом и дивными закатами - это ведь мир, созданный богом или природой - главное, что не человеком - это мир, который был до человека и, быть может, будет и после него. Но ведь все это безумие создано человеком, из его мозга исходит. Человек ведь на многое способен и на прекрасное, и, напротив, на ужасное... Что же мне теперь делать, я уже мертв... я уже мертв...