Падди Кларк в школе и дома (ЛП)

Поодиночке сидели двое, Лайам в том числе. Он занял лучшую парту: заднюю у окна, а рядом с ним никто не сел. На физии Лайама было написано блаженство: он, похоже, рассчитывал, что Кевин или я станут набиваться ему в соседи, но пока что сидел один. Один за партой остался и Злюк Кэссиди.

— Итак, мистер Ливи, посмотрим, что мы можем вам предложить.

Злюк украдкой потянулся за парту к Лайаму.

— Оставайтесь на своём месте, мистер Кэссиди.

Хенно думал посадить Чарлза Ливи со Злюком Кэссиди, это я руку дал бы на отсечение.

— Сюда, пожалуйста, — и Хенно указал на Лайамову парту.

Мы заржали. Хенно понял, почему.

— Ти-ш-ше.

Блеск! С Лайамом покончено; словом с ним, с предателем, не перемолвимся. Я был в телячьем восторге, не знаю, отчего. Мне нравился Лайам, но то, с кем он сидел, перечёркивало нашу дружбу. Если выбираешь себе лучшего друга — как я выбрал Кевина, — приходится вдвоём ненавидеть почти всех прочих. Это сближает. И вот Лайам сидит с этим новеньким, Чарлзом Ливи. Остались я и Кевин, а больше никто.

Дэвид Герахти перенёс полиомиелит. Поэтому никто не хотел с ним сидеть: помогать надеть ранец, нюхать лекарства, которыми от него разило. Я сидел с ним целую неделю, Что называется, повезло: удачно сдал произношение, а Дэвид Герахти опозорился. Блеск, до чего повезло! Я сидел самом краешке парты, чуть не сваливаясь, а ползадницы висело в воздухе. И Дэвид Герахти начинал трепаться. Треплется и треплется, никак не заткнёт фонтан. С утра до вечера треплется; одна половина рта не закрывается, а другая — как парализованная. Еле слышно, и в то же время не шёпотом. Хенно, сдавалось мне, слышал его трепотню отлично, однако ничего не делал: наверное, жалел Дэвида Герахти, который, хоть и на костылях, а учился вообще-то лучше всех в классе.

— Видишь, у него волосы в носу. Считай. В одной ноздре пять, а в другой семь…

И вот так с утра до вечера. Потом я сообразил, что, раз Дэвид Герахти ни разу не вляпался со своей трепотнёй, значит и я, его сосед по парте, не вляпаюсь. Сел я за парту ровно и сам себя развлекал.

— А в жопе у него семнадцать волосин. По пять в три ряда и две сверху. Его жена их расчёсывает gach maidin[22].

С утра до вечера.

Он разрешил мне пройтись на костылях. Сразу руки затряслись, а потом выпрямить их не мог, локти болели. Да, это не то, что металлические подпорки, с которыми ходишь, если ногу сломаешь. Старинные, деревянные, обитые кожей, как у парнишки, нарисованного на кружке для пожертвований в пользу больных полиомиелитом. Такие костыли по росту не подберешь. Руки у Дэвида Герахти были не слабее, чем ноги. Иногда хотелось опять посидеть с Дэвидом Герахти, но я всегда радовался, что с ним не сижу.

Шон Уэлан носил очки. Хранил их в чёрном очечнике, который клал на парту, над канавкой для ручек и карандашей. Стоило Хенно приблизиться к доске, как Шон Уэлан брал очечник и успевал надеть очки, когда учитель начинал писать. Хенно отходил от доски, и Шон Уэлан тут же снимал очки и убирал обратно. Учитель опять пишет — Шон опять надевает очки. Я отвлёкся от Хенно и стал смотреть на Шона Уэлана. Где Хенно, легко было догадаться по движению руки Шона Уэлана. Крадётся к очечнику, замирает, возвращается обратно; опять к очечнику, берёт, раскрывает, достаёт очки, надевает на нос. Снимает, свешивает руки по швам. Сейчас снова полезет в очечник, тем более Хенно замолк. Я уставился на Шона Уэлана в ожидании сигнала, но тот вперил стеклянный взгляд в затылок Томасу Брэдшоу. Слегка покосился в мою сторону. Тут Хенно как мне врежет! Прямо по затылку. Шон Уэлан аж подпрыгнул. Это было последнее, что я видел, прежде чем нырнуть рожей в парту и зажмуриться в ожидании добавки.

— Подъём, подъём, мистер Кларк!

Класс загоготал, как по команде, и утих, как по команде.

Ладонь у Хенно была твёрдая, как доска. Схлопочет у меня Шон Уэлан! Это он виноват. Свистну у него очечник, сломаю. И очки сломаю. У Шона Уэлана были бурые жёсткие волосы. Они росли торчком, но кто-то, скорее всего, заботливая маманя, зачёсывал их набок. Не макушка, а холма верхушка. Ему, очкарику, отомстить — раз плюнуть. Сдачи не даст. Он у меня схлопочет. Вид у него совершенно не грозный.

Как Чарлз Ливи.

Чарлз Ливи носил голубые сандалии-«мыльницы». Мы посмеивались над сандалиями, но с опаской. В первый учебный день он явился в школу с пустыми руками. А когда Хенно поинтересовался, почему это новичок без ранца, ничего не ответил. Только выразительно уставился на свой рукав, продранный у локтя. Не стыдился, не смущался. А прореха была здоровая, рубашку видать. Чарлз Ливи стригся очень коротко и ровно. Снова и снова он вытягивал шею и делал такое движение головой, точно отбивает футбольный мяч, даже не глядя на него. И пристально посмотрел мне в глаза. Я не отвёл взгляда, но меня обдало жаром ужаса.

— Ирландские книги. Leabhair Gaeilge[23]

. Страница… Какая, вы полагаете, страница, мистер Граймс?

— Первая, сэр.

— Правильно.

— A h-aon,[24] сэр.

— Благодарю вас, мистер Граймс. Sambo san Afraic[25]. Вот Самбо плывёт в каноэ.