Падди Кларк в школе и дома

— Нет, конечно, — сказал я.

— Тогда на кой?

— Ну, если ничего другого не придумаешь, только самоубиться. Или если очень захотелось, — прибавил я на всякий случай.

— А когда им хочется? — пристал уже Синдбад.

Я думал сказать братцу «Заткни глотку» или вмазать ему, но отчего-то не было желания. У него торчали из носу две сопли, хотя было не то чтобы холодно.

— Ну вот проиграл япошка, скажем, битву, или что-то в этом роде, — сказал я.

— Или горе у него, — пробормотал, не то спросил Эйдан.

— Во-во, — подхватил я, — Бывает и с горя.

— Ну, тогда должно быть очень большое горе.

— Во-во.

— Не то чтобы с левой ноги встал — и харакири.

— Какое там! Должно быть настоящее горе, чтоб ревёшь-ревёшь и нареветься не можешь. Мать, допустим, умерла. Или собака.

Только тут я вспомнил, что Эйдана с Лайамом мать умерла. Но братья ничего не сказали, даже не переглянулись. Один Лайам задумчиво покивал: вроде «знаю, о чём ты».

Были ещё две семьи, где умерли родители: у Салливенов маманя, а у Рикардов — папаня. Мистер Рикард погиб в автокатастрофе. После его смерти Рикарды переехали, но потом опять вернулись. Меньше чем через год вернулись. Все три сына Рикардов ходили не в нашу школу. Ещё была старшая дочка, Мэри.

— Девица слегка с придурью, — говорила про Мэри наша маманя.

Мэри сбегала из дому в Лондон. По крайней мере, в Лондоне её отыскали. Мэри была единственной в Барритауне настоящей хиппи. Её искала и нашла английская полиция, а домой привезли под охраной.

— Берёт япошка нож, хрясть себе в брюхо и проворачивает, — рассказывал я дальше.

«Не может того быть!» — стояло в глазах у моих друзей, и в душе я с ними соглашался. Как так: в собственное брюхо ткнуть ножом?! Наглотаться таблеток — вполне представимо. Плёвое дело таблетки, а если запить бутылочкой чего-нибудь там, кока-колы, молока, так и вообще плевее некуда. Лучше кока-колой. С моста под поезд сигануть — и то больше похоже на правду. Я прыгал (не под поезд, конечно). Я и с такой верхотуры прыгал, по сравнению с которой мост не верхотура. А вот задушить себя собственными руками не получится ни при каком раскладе. Тут либо лезть в воду, где поглубже, и чтобы никто не спас, и чтобы самому плавать как топор, либо просто фигово плавать. А с другой стороны, крошкой за обедом поперхнулся — вот и задохнёшься. Но нож в собственное пузо! Нет, вообразить не могу, не то что экспериментировать.

— Не хлебный же ножик, — добавил я, — И не перочинный.

— Мясницкий?!

— Точно, мясницкий.

Легко сообразить, как сильно можно порезаться ножом даже ненарочно. Однажды мы видели мясника за работой. Он сам велел нам смотреть. Пустил за угол. Миссис О'Киф, Джеймса О'Кифа маманя, высунулась из своей каморки, где хранила деньги, и кричала на нас: мол, опилки воруете, мол совесть совсем потеряли. А опилки были нужны до зарезу для морской свинки Иэна Макэвоя. Опилок там было выше крыши. А с утра пораньше они чистенькие, свеженькие. Мы распихивали опилки по карманам пригоршнями. Это ж не кража. Опилки нисколько не стоят. Мы ж для морской свинки. Она всё кричала: ни слова вразумительного, один крик. И тут мы разобрали имя:

— Сирил!

Сирилом звали мясника. Мы и бежать не бежали. Это ж всего-навсего опилки. Разве мы думали, что она зовёт мясника, чтобы он устроил нам головомойку? Этот Сирил пришел из задних комнат, где был большой холодильник для мяса.

— Чего там?

Она ткнула в нас пальцем. Бежать поздняк.

— Вот, — сказала она.

И мясник увидел, что нас в руках опилки. Он был великан, этот Сирил. Самый рослый и дородный дядька в Барритауне. Он, впрочем, в Барритауне не жил. Большинство наших лавочников так и жили в комнатах над лавкой, а вот мясник приезжал на работу на Хонде-50. Он скорчил такую физиономию, будто бы миссис О'Киф надоела ему хуже горькой редьки. Она время тратила, а он дело будет делать.

— Пойдёмте-ка, ребятки, я вам что покажу!

Мы были вчетвером: Кевин, Иэн Макэвой и я с Синдбадом. Лайам с Эйданом опять гостили у тёти в Рахени. И, все четверо, мы покорно пошли за ним.

— Стойте там.

Он зашёл в холодильную камеру и вернулся оттуда в белом халате, с ногой животного на плече. Кажется, нога была говяжья.

— За мной.

И мы потащились за прилавок, где стояла деревянная колода, идеально чистая, с заметными царапинами от мясницкой щётки. Мясницкая щётка похожа на обычную, но вместо щетины у неё проволока. Сирил одним движением руки сбросил огромную ногу на колоду. Мясо звучно шлёпнулось.

— Ну вот, ребятки.

Нож в чехле висел над столом на крюке. Мясник вынул его. Нож подался со свистом.

— Посмотрите, посмотрите, ребятки. Он сотни фунтов стоит. Только не трогайте лезвие.

Мы, собственно, и не собирались.

— Ну, любуйтесь, — и с этими словами Сирил провёл вдоль шкуры ножом — всего лишь провёл — и отрубил целый ломоть. Огромный шмат мяса отломился без малейшего усилия. Раз, и всё. Ни шума, ни усилия. Ну, взмок слегка. Кость он рассёк другим ножом — тесаком. Рубанул кость раз, два, три, и кусище мяса плоско упал на колоду.

— Ну вот, — выдохнул мясник, — И всего делов. Ещё раз поймаю вас, поганцы, что вы опилки таскаете, будет с вами то же самое.