Падди Кларк в школе и дома

Капитану Бойкотту устроили бойкот арендаторы, потому что он был жадный и сгонял их с земли. Арендаторы с ним не разговаривали, совсем не общались, и капитан Бойкотт тронулся умом и вернулся в Англию, откуда был родом.

Я встал в линейку за Шоном Уэланом, бросил ранец наземь. Рядом со мной никто не становился. Тут явился Хенно.

— Встаньте ровнее, пошевеливайтесь.

И пошёл вдоль рядов, пересчитывая. Рядом очутился Дэвид Герахти, опирающийся на костыль. Он вертел головой, притворяясь, что следит за Хенно.

— Идёт, гад.

С трудом выпрямил спину.

— Трудная работа — школьников считать.

Я уставился на губы Дэвида Герахти. Неподвижные, чуть-чуть приоткрытые.

Сесть со мной выпало Злюку Кэссиди. Он даже не смотрел на меня, один Кевин смотрел. Губы его ходили ходуном.

Бойкот.

Бойкот? Годится. Я только о том и мечтал: побыть в одиночестве. Правда, смущало, сколько стараний все они прикладывают, чтобы я очутился один. Куда бы я ни глянул, все знай отворачивались. Это даже надоедало. Тогда я стал разглядывать Шона Уэлана и Чарлза Ливи: им было до лампочки. На Дэвида Герахти: совсем сдурел, послал мне воздушный поцелуй.

Все остальные…

Я перестал их рассматривать. Бойкотировать можно только того, кто не хочет, чтобы его бойкотировали.

— Победил? — спросила маманя. Я знал, о чём она, и всё же переспросил:

— Чего-чего?

— В драке.

— Ну да.

Маманя не сказала «отлично», но подумала.

— И с кем дрался?

Я уткнулся взглядом ей в плечо.

— Не расскажешь?

— Не-а.

— Ну, ладно.

Я пошёл прятаться в сушильный шкаф, полез через бак с горячей водой. От бака шёл жар. Главное, не касаться горячего ногами. Подставил стул, вскарабкался на верхнюю полку. Полотенца банные и кухонные. Высунувшись из шкафа, я отпихнул стул от дверцы. А теперь акробатический трюк: высунувшись ещё дальше, я поддел дверцу и захлопнул её за собой. Изнутри нет ручки. Приходится просовывать пальцы между планками. Свист дверцы в воздухе; щелчок.

Кромешный мрак. Никакого света ни в самом шкафу, ни из щёлочек. Проверял себя на вшивость. Не страшно. Зажмурился, посидел с минуту, открыл глаза. Кромешный мрак, а всё равно не страшно.

Конечно, я понимал, что это не по-настоящему. Что снаружи тоже темно, посветлее, чем здесь, но намного страшнее. Всё я понимал. И тем не менее был счастлив. Темнота сама по себе — пустяки, ничего в ней жуткого нет. Мне нравилось в сушильном шкафу, особенно лежать на полотенцах, куда приятнее, чем под столом. Я просиживал там часами.

Он пришёл домой с работы, как все приличные люди. Пообедал. Рассказал мамане про бабку, которой сделалось дурно в поезде.

— Бедняжка, — посочувствовала маманя.

Вроде всё как вчера. Костюм, рубашка, галстук, ботинки — никаких отличий. Я так пялился на его ботинки, что вилку уронил. Чистые, как обычно! Вилку я поднял. Да и щёки и подбородок, были совсем не чёрные от щетины. Обычно вечером папаня весь обрастал, а утром брился. Раньше он любил щекотать нас колючими щеками.

— Идёт глава семьи — лицо его как тёрка!

Мы разбегались кто куда, но нам всё равно нравилась щетина.

А щетины-то никакой и не было. Мягкие, свежевыбритые щёки. Утром он не побрился.

Я его вычислил. От этой мысли мне полегчало. Я съел всю морковку.

Я сидел в сушильном шкафу, слушал голоса мамани и девочек. Задняя дверь была открыта, и Кэтрин ползала туда-сюда по лесенке. Я прислушался: Синдбада куда-то чёрт унёс. Папани не было слышно. Темным-темно, только тонкий проблеск света из-за двери. На улице — не дома. Ветер, и дождь, и холод, и незнакомые люди. И темнота, с которой надо сражаться. Оденусь потеплее, прихвачу фонарик для защиты от животных. Да, от ночных животных. Моя ветровка — не забыть капюшон — не промокну. Сражаться буду только с темнотой, и победа останется за мною. Темноты я нисколько не боялся, даже любил. Это признак взросления: когда без разницы, что темно, что светло.

Я почти уже подготовился. Спёр открывашку. Оказалось — плёвое дело. Даже в карман прятать не пришлось. Содрал ценник и, небрежно держа в руке, вроде бы с открывашкой и зашёл, выбрался наружу. Затем уволок из дому две консервные банки: бобы и ананасы в сиропе. Много сразу брать побоялся, чтобы не заметила маманя. Ананасы эти дурацкие много лет стояли в шкафу. Кстати, я нашёл, где маманя хранит трусы, носки, фуфайки и тому подобное — на верхней полке сушильного шкафа. Приставляй стул, залезай и бери что хочешь. Не хватало только денег. Я копил по два — по три пенса, но всё ещё не накопил. Только бы отыскать сберегательную книжку, и всё. И убегу.

Я не скучал по тем, с кем раньше разговаривал, только немножко по самим разговорам. Оказывается, до чего я любил разговоры! Но болтать ни с кем не пытался. Все были за Кевина, особенно Джеймс О'Киф. Он прямо в голос вопил:

— Бойкот!