Падение

*** — Обещай не пропадать на работе с утра до ночи, — целую Андрея, стоя на многолюдном перроне рядом со своим вагоном. — Я тебя знаю, будешь целыми сутками гореть за компьютером. Муж улыбается моей проницательности, крепко сжимая в руках спящего Сеньку, и притягивает меня к себе, чтобы невесомо коснуться губами щеки. — Не стану тебя обманывать — именно так я планирую провести эти ближайшие полтора месяца. Если получиться, сам вас заберу, а то твой отец прожужжал мне все уши, рассказывая какая рыбалка выдалась в этом году. Думаю, я заслужил посидеть с удочкой на берегу пару дней. — Мои будут только рады, я уже и не помню, когда мы в последний раз отдыхали все вместе, — вдыхаю его аромат, просунув ладонь в задний карман его брюк. — И я прошу, не запускай квартиру! — Даю честное слово делать влажную уборку! — смеется Медведев, в третий раз за сегодняшний день, слушая мои наставления. — Давай занесем Семку, отправление через пять минут. Я машу на прощание, долго не спуская глаз с его подтянутой фигуры, когда поезд, наконец, отъезжает от вокзала, пытаясь понять причину кольнувшего меня беспокойства. Словно, что-то неминуемо измениться после нашей разлуки, что-то необратимо поменяется, и я, вряд ли, смогу не пожалеть о решении навестить семью… Качнув головой, в попытке отогнать от себя эти глупости, я смотрю, как тихо и размеренно взымается грудь сопящего малыша, как две капли воды похожего на своего папу, и через пару минут, раскладывая необходимые в дороге вещи по полкам, напрочь забываю о своем минутном смятении. А вечером, когда оказываюсь в стенах родительской квартиры, меня охватывает такое привычное чувство покоя, которое можно испытать, лишь прижавшись к маминой груди. — Как же ты вырос! — потрепав макушку внука, удивляется мой отец. — Что ж вы так долго не приезжали, Семен скоро забудет, как его дед выглядит! — Не забудет, мы ведь каждый день созваниваемся по видео связи, — разбирая сумку, отвечаю я. — И потом, я вас сто раз звала к нам. — Мы уже слишком стары, для всех этих поездов, — улыбается папа. — Деда, а мы завтра пойдем с тобой на каток, я тебя кататься научу, — хвастаясь своими достижениями, спрашивает мой сын, который уже месяц покоряет лед в детской хоккейной секции. — Конечно, только твой дед и сам не промах, бабушка потому в меня и влюбилась! Аж дар речи потеряла, когда лет тридцать назад увидела меня с клюшкой… Только сейчас я понимаю, как сильно истосковалась по подобным вечерам, когда Сема о чем-то весело болтает с отцом, а мама колдует над своей сдобной выпечкой. Наверное, только становясь старше, ты начинаешь в полной мере ценить, как важно вот так собираться, делиться своими переживаниями, глядя на пробивающуюся на висках седину двух дорогих тебе людей. — Папа уходит на пенсию. — между делом сообщает женщина, когда-то подарившая мне жизнь. — Дорабатывает последнюю неделю. Тяжело уже по тепловозам скакать, все-таки шестьдесят четыре. Я бросаю свой взгляд в сторону зала, откуда доноситься дружный хор голосов, хмурясь тому, как заметно осунулась, когда-то горделивая осанка моего отца. — Так что, теперь нас ничто не удержит дома — будет как можно чаще выбираться к тебе. Ты привезла фотографии с годовщины? До сих пор не могу успокоиться, что пришлось пропустить торжество! — наливая травяной чай в мою чашку, словно извиняясь, отмечает мама. Над ней время будто не властно: все та же тонкая талия, минимум морщин на лице, ясный взгляд серых глаз и поднятый вверх подбородок. Она моложе отца на одиннадцать лет, но незнающий этого человек, мог бы решить, что разница между ними куда больше. — Да, давай завтра посмотрим? — слегка улыбнувшись, предлагаю я, чувствуя, как меня неумолимо клонит в сон, после стольких часов, проведенных в дороге.

Я смотрю на нее, не сводя глаз с ее, словно вышедшего из-под руки искусного мастера, профиля, каждая черта которого граничит с тонкой ювелирной работой. Ее красота не привычная, нет в ней свойственной многим женщинам мягкости, скорее холодная, недоступная для понимания, но заставляющая запомнить даже малейшие детали ее молодого лица. Сколько ей? Наверное, лет двадцать семь? От звука ее смеха, не заливистого, слыша который хочется присоединиться, а какого-то сдержанного, говорящего, что воспитание для нее не пустой звук, по моему позвоночнику пробегают мурашки, что не может не удивлять человека, разменявшего четвертый десяток. Вот она подносит бокал к губам, слегка проводя языком по своей верхней губе, собирая остатки сладкого напитка, прислушиваясь к болтовне моего друга, который изрядно перебрал и уже вряд ли соображает, какие глупости ей говорит. Стрелки часов перевалили за полночь, а она так же свежа и собрана, словно только недавно поднялась из постели. Чувствуя жжение от обжигающего коньяка, я хмурюсь пронзившей меня совершенно неуместной мысли: «А какая она по утрам?».