Падение Берлина, 1945

Первая ночь после начала операции стала, пожалуй, самой тяжелой в карьере Жукова. Внимание всей армии и — что важнее — Кремля было приковано теперь к Зееловским высотам. И именно его фронт никак не мог преодолеть это препятствие. О том, чтобы захватить Берлин в течение шести дней, как это предполагалось ранее, речь уже не шла[574]. Но определенные успехи все же были достигнуты: передовые части армии Чуйкова подошли к городу Зеелов, а некоторые танковые подразделения Катукова достигли гребня высот. Однако совсем не этого ожидал от Жукова Сталин.

Советский лидер, который несколько успокоился днем 16 апреля, вновь пришел в ярость, когда Жуков позвонил ему незадолго до полуночи. Командующему фронтом пришлось признаться, что высоты еще не захвачены. Сталин стал обвинять маршала в том, что он без всякого основания изменил план операции, утвержденный Ставкой. "Есть ли у вас уверенность, что завтра возьмете зееловский рубеж?"[575] — спросил Сталин. "Завтра, 17 апреля, к исходу дня оборона на зееловском рубеже будет прорвана, — стараясь быть спокойным, ответил Жуков. — Считаю, что, чем больше противник будет бросать своих войск навстречу нашим войскам здесь, тем быстрее мы возьмем затем Берлин, так как войска противника легче разбить в открытом поле, чем в городе".

Однако Сталин был в этом отнюдь не убежден. Возможно, что в тот момент он думал даже не о крепости немецкой обороны, а об американских частях, которые могли внезапно появиться на юго-западных окраинах германской столицы. "Мы думаем, — продолжил советский лидер, — приказать Коневу двинуть танковые армии Рыбалко и Лелюшенко на Берлин с юга, а Рокоссовскому ускорить форсирование и тоже ударить в обход Берлина с севера"[576]. В конце разговора Сталин лишь сухо произнес "до свидания" и положил трубку. Вскоре начальник штаба 1-го Белорусского фронта генерал Малинин получил подтверждение, что Конев и в самом деле получил директиву Ставки наступать своими танковыми армиями на Берлин с южного направления.

Русские солдаты образца 1945 года, равно как и их предки в 1814 году, с презрением относились даже к самым крупным рекам Западной Европы. В их глазах они выглядели лишь жалким подобием величественных рек, протекающих по родной земле. Тем не менее водные преграды являлись для советских военнослужащих своеобразными символами, знаменующими этапы освобождения собственной страны и дальнейшего наступления на вражеское логово. Так, младший лейтенант Маслов говорил своим боевым товарищам, что даже тогда, когда его тяжело ранили на Волге, в боях за Сталинград, он твердо знал, что вернется на фронт и закончит войну на проклятой Шпрее[577].

Река Нейсе между Форстом и Мускау была наполовину уже Одера на фронте наступления армий Жукова. Однако форсирование этой водной преграды на глазах у противника представлялось довольно непростой задачей. И маршал Конев решил, что следует предварительно провести мощную огневую подготовку.

Артиллерийская канонада на этом участке началась в 6 часов утра по московскому времени, или в 4 часа утра — по берлинскому. Было задействовано двести сорок девять орудий на один километр фронта — что стало наивысшей концентрацией артиллерийского огня за всю историю войны. Наземные средства поражения противника были усилены ковровыми бомбардировками авиации 2-й воздушной армии. Один из советских офицеров вспоминал, что гул от канонады и разрывов авиабомб оказался настолько сильным, что он не слышал слов товарища, стоящего всего в метре от него. Огневая подготовка на фронте Конева была еще и более продолжительной по времени, чем на фронте Жукова. Она заняла сто сорок пять минут. "Бог войны" сегодня прекрасно поработал, отметил командир одной из батарей во время небольшой паузы[578]. Артиллеристы действовали слаженно. Одна мысль о том, что они стреляют по территории противника, воодушевляла их сердца. Приказы командиров ничем не отличались от лозунгов: "По фашистскому зверю — огонь!", "По логову Гитлера — огонь!", "За кровь и страдания нашего народа — огонь!"[579].