Падение Берлина, 1945

Какой-нибудь предмет, захваченный в качестве добычи, мог через несколько минут быть выброшенным и растоптанным. Никто не хотел оставлять что-нибудь для "штабных крыс" и особенно для "тыловых крыс". Солженицын описывал шумный рынок, где солдаты примеряли на себя женские панталоны[96]. Некоторые красноармейцы надевали под свое обмундирование так много тряпья, что им тяжело было передвигаться. Странный вид имели советские танки, на броне которых экипажи закрепляли награбленное барахло. Вещи, привязанные к лафетам, порой затрудняли разворот орудийного ствола. Подвоз боеприпасов для артиллерии также осложнился, поскольку шоферы везли на грузовиках, кроме снарядов, еще и добытые трофеи. Офицеры в изумлении качали головами, видя, как их подчиненные складывали в ежемесячные посылки домой шикарные вечерние костюмы. Лев Копелев крайне отрицательно относился к решению советского командования позволить солдатам отсылать домой посылки весом до пяти килограммов[97]. Фактически это стало косвенным одобрением грабежей. Кстати говоря, офицерам разрешалось отсылать домой посылки в два раза тяжелее. Для армейских генералов и офицеров СМЕРШа какой-либо лимит вряд ли существовал, а их подчиненные сами приносили им не самое худшее из награбленного. Даже Копелев послал своему начальнику, генералу Окорокову, охотничье ружье и гравюру Дюрера.

На фронт в Восточной Пруссии была послана группа просоветски настроенных немецких офицеров, ранее захваченных в плен. Они были поражены увиденным здесь. Граф фон Айнзидель, заместитель руководителя подконтрольного НКВД Национального комитета "Свободная Германия", по возвращении с фронта рассказывал своему товарищу, что русские абсолютно не умеют употреблять спиртное. Они насилуют женщин, напиваются до потери сознания и поджигают дома. Эти слова, кстати, немедленно передали Берии. Даже Илья Эренбург, пламенный пропагандист, был шокирован происходящим. Однако его впечатления никак не отразились на содержании публикуемых им газетных статей[98].

Красноармейцы никогда не наедались досыта в течение предыдущих военных лет. Большую часть времени, проведенного на фронте, они ощущали чувство голода. Если бы не ленд-лизовская тушенка и зерно из Америки, то многие солдаты были бы близки к голодной смерти. Они оказались просто вынуждены добывать себе пропитание среди местного населения, хотя конфискация продовольствия никогда не возводилась в Красной Армии в ранг официальной политики, как в войсках вермахта. В Польше советские солдаты воровали посевное зерно и забивали на мясо немногих оставленных немцами домашних животных, В Литве они вскрывали ульи и доставали оттуда мед: осенью 1944 года лица и руки многих военнослужащих были покрыты пчелиными укусами. Но хорошо ухоженные и богатые фермы Восточной Пруссии представлялись солдатам чем-то совсем уж запредельным. Коровы с разбухшим выменем мычали от боли. Их хозяева в страхе бежали, оставив скотину на произвол судьбы. Красноармейцы убивали коров выстрелом из винтовки или автомата и прямо на месте разводили костер и жарили мясо. Солдаты писали с фронта, что немцы бежали в сильной спешке, оставив все свое хозяйство нетронутым[99]. Теперь красноармейцы имели все — и свинину, и сахар, и любое другое продовольствие. Один из них писал: у солдат стало так много еды, что они уже не хотят есть все подряд.

Хотя советские руководители были хорошо осведомлены об ужасных эксцессах, творящихся в Восточной Пруссии, они все же были раздосадованы, почти оскорблены тем фактом, что большинство немцев бежало от советских войск. Города и деревни остались фактически безлюдными. Представитель НКВД во 2-м Белорусском фронте доносил Г.Ф. Александрову, отвечавшему за идеологию в Центральном Комитете партии, что в тылу советских войск осталось очень мало немцев, многие населенные пункты совершенно опустели[100]. Он называл деревни, где насчитывалось всего с полдюжины крестьян, и города с пятнадцатью жителями. Почти всем оставшимся было уже за сорок пять лет. "Ярость благородная" вырвалась из-под контроля и стала причиной невиданной в истории паники среди населения. С 12 января до середины февраля 1945 года почти восемь с половиной миллионов немцев покинули свои насиженные места в восточных провинциях рейха.