Падение дома Ашеров. Страшные истории о тайнах и воображении

Бросая взор кругом на обширную пустыню этой текучей черноты, по которой мы неслись, я заметил, что лодка была не единственным предметом, находившимся в пасти водоворота. И сверху, и снизу, виднелись корабельные обломки, громадные массы бревен и стволы деревьев, а вместе с тем более мелкие вещи, предметы домашней утвари, разломанные ящики, бочонки, и доски. Я уже описывал неестественное любопытство, сменившее мои прежние страхи. Оно, по-видимому, все росло, по мере того как я ближе и ближе подходил к своей страшной участи. Я начал теперь, с странным интересом, рассматривать разнообразные предметы, плывшие в одной с нами компании. Должно быть, у меня был бред, потому что я положительно забавлялся, размышляя об относительной скорости их разнородного нисхождения к пене, мерцавшей внизу. Я, например, поймал себя на такой мысли: «вот эта сосна, вероятно, прежде всего рухнется в пучину и исчезнет», – и был очень разочарован, когда увидел, что ее обогнал обломок голландского торгового корабля и первый потонул. Наконец, после целого ряда подобных наблюдений, причем все были ошибочными, я почувствовал, что этот факт – факт моей неизменной ошибки в расчетах – натолкнул меня на целый ряд размышлений, от которых я опять задрожал всеми членами, и сердце мое тяжело забилось.

То, что на меня так подействовало, не было новым ужасом – то была заря самой кипучей надежды. Она возникла частью на почве воспоминания, частью благодаря теперешним наблюдениям. Я припомнил целую массу разных легких предметов, которыми был усеян Лофоденский берег: они были втянуты Москестрёмом и затем снова выброшены им. Предметы эти в громадном большинстве были разбиты самым необыкновенным образом – они были так ссажены – они были до такой степени шероховаты, точно кто сплошь утыкал их лучинками – но тут я отчетливо припомнил, что некоторые из них совсем не были обезображены. Теперь я не мог объяснить такое различие ничем иным, как предположением, что только предметы, сделавшиеся шероховатыми, были поглощены вполне – другие же предметы были втянуты в водоворот в такой поздний период прилива, или, по какой-нибудь причине, опускались вниз так медленно, что они не достигли дна, прежде чем пришла смена прилива и отлива. Возможно, подумал я, что в том и в другом случае они, таким образом, опять были выкинуты на верхний уровень океана, не претерпевши участи предметов, втянутых раньше или поглощенных более быстро. Я сделал также три важные наблюдения. Во-первых, общим правилом являлся тот факт, что чем больше были тела, тем быстрее было их нисхождение; во-вторых, между двумя массами равного размера, причем одна была сферической, а другая какой-нибудь другой формы, преимущество в скорости нисхождения было на стороне сферической; в-третьих, между двумя массами одинакового объема, причем одна была цилиндрической, а другая какой-нибудь другой формы, цилиндрическая погружалась более медленно. После того как я спасся, я много раз говорил об этом с старым школьным учителем нашего округа, и это от него я научился употреблению таких слов, как «цилиндрический» и «сферический». Он объяснил мне – хотя я забыл его объяснения – каким образом явление, мною замеченное, было естественным следствием форм плавучих предметов, и каким образом случилось, что цилиндр, вращаясь в водовороте, оказывал большее противодействие силе поглощения, и был втягиваем с бо́льшей трудностью, нежели предмет какой-нибудь другой формы тех же самых размеров[47].

Было еще одно поразительное обстоятельство, в значительной степени подкрепившее мои наблюдения, и заставившее меня с тревогой искать подтверждения их, именно, при каждом новом вращении мы проходили мимо таких предметов, как бочонок, или рей, или корабельная мачта, и многие из таких предметов, бывших на одном уровне с нами, когда я в первый раз устремил свой взор на чудеса водоворота, были теперь высоко над нами, и, по-видимому, отодвигались лишь очень мало от своего прежнего положения. Я более не сомневался, что́ мне делать. Я решился тщательно привязать себя к пустому бочонку, за который держался, отрезать его от кормы, и броситься вместе с ним в воду. Знаками я привлек внимание брата, указал ему на бочонки, плывшие около нас, и сделал все, что было в моей власти, чтобы дать ему понять мое намерение. Наконец, он, кажется, понял меня, но было ли это в действительности так, или нет, он с отчаянной решимостью начал отрицательно качать головой, и отказался покинуть свое место у рым-болта. Я не мог дотянуться до него, крайние обстоятельства не допускали ни малейшей отсрочки, и, с чувством горестной борьбы в сердце, я предоставил брата собственной его участи, привязал себя к бочонку веревкой, прикреплявшей его к корме, и без малейших колебаний бросился в море.