Падение дома Ашеров. Страшные истории о тайнах и воображении

– В этом заключается самое свидетельство, – сказал Дюпен, – но это не составляет особенности свидетельства. Вы не заметили ничего отличительного. Однако же тут было нечто для наблюдения. Свидетели, как вы видите, согласуются касательно грубого голоса; они были в этом единогласны. Но касательно пронзительного голоса особенность состоит – не в том, что свидетели разнствуют – а в том, что, когда какой-нибудь итальянец, англичанин, испанец, голландец и француз пытаются описать его, каждый говорит о нем как о голосе чужеземца. Каждый уверен, что это не был голос кого-либо из его земляков. Каждый сравнивает его – не с голосом представителя какой-нибудь народности, язык которой ему ведом – но наоборот. Француз предполагает, что это голос испанца и «мог бы различить некоторые слова, если бы понимал испанский язык». Голландец утверждает, что это был голос француза; но мы видим сообщение, что «не понимая по-французски, свидетель был допрошен через переводчика». Англичанин думает, что это голос немца, но «он не знает немецкого языка». Испанец «уверен», что это был голос англичанина, но «судит лишь по интонации, так как английского языка не знает». Итальянец полагает, что это голос русского, но «он никогда не разговаривал с каким-либо уроженцем России». Другой француз спорит, кроме того, с первым, и уверен, что это был голос итальянца; но, не зная этого языка, он, как и испанец, «судит по интонации». Итак, сколь же необычно странен должен был быть в действительности этот голос, если относительно него могли быть собраны такие свидетельства! Голос, в тонах которого обитатели пяти великих делений Европы не могли признать ничего им знакомого! Вы скажете, что это мог быть голос азиата – или африканца. Ни азиаты, ни африканцы не изобилуют в Париже; но, не отрицая указания, я хочу только обратить ваше внимание на три пункта. Голос, как определил один свидетель, «был скорее резкий, чем пронзительный». Он был, как его изображают два другие свидетеля, быстрый и неровный. Никаких слов – никаких звуков, похожих на слова, ни один свидетель не различил.

– Я не знаю, – продолжал Дюпен, – какое впечатление, до сих пор, я мог оказать на ваше понимание, но я не колеблясь скажу, что законные выводы даже из этой части свидетельства – части, касающейся грубого голоса и пронзительного голоса, – сами по себе достаточны, чтобы породить подозрение, которое должно было бы дать направление всему дальнейшему ходу в расследовании тайны. Я сказал «законные выводы», но этим не вполне выразил свое мнение. Я хотел указать, что такие выводы суть единственно надлежащие, и что из них, как особый результат, неизбежно возникает некоторое подозрение. Что это за подозрение, я, однако же, пока еще не скажу. – Я только хочу закрепить в вашем уме, что для меня оно является таковым, что, достаточным образом, вынуждает меня придать законченную форму, определенное направление вниманию, при моем исследовании комнаты.