Падение Гипериона

— Мини-траттория синьоры Анджелетти, — поясняю я. — Готовит она так себе.

Как беспокоило доктора Кларка мое питание! Он считал, что чахотка гнездится в моем желудке, и держал меня на голодном пайке — молоко с хлебом, изредка — пара костлявых рыбок. Странно, но многие болящие сыны и дочери человеческие накануне воссоединения с вечностью более всего сокрушаются из-за расстройства кишечника, пролежней или несъедобных обедов.

Я снова поднимаю глаза на Хента.

— Что с вами?

Помощник Гладстон подходит к окну и принимается созерцать площадь. Оттуда явственно доносится журчание проклятого шедевра Бернини.

— Пока вы спали, я ходил прогуляться. — Хент говорит с трудом. — А вдруг кого-нибудь встречу. Или попадется фон. Или портал.

— Конечно, — говорю я.

— Не успел выйти... и... — Он оборачивается ко мне и облизывает пересохшие губы. — Там кто-то стоит, Северн. У подножия лестницы. Не могу поручиться, но, мне кажется, это...

— Шрайк, — говорю я.

Хент кивает.

— Вы тоже его видели?

— Нет, но для меня это не сюрприз.

— Он... это ужас, Северн. В нем есть что-то, от чего бросает в дрожь. Вон, поглядите, там, в тени, с той стороны лестницы.

Я приподнимаюсь на локтях, но от внезапного приступа кашля снова валюсь на подушки.

— Хент, я знаю, как он выглядит. Но он пришел не за вами, — произношу я с уверенностью, которой не разделяю.

— Значит, за вами?

— Не... ду... м-маю, — произношу я, хватая ртом воздух. — Скорее всего он просто караулит меня, чтобы я не удрал... умирать в другом месте.

Хент быстро подходит к кровати.

— Вы не умрете, Северн!

Я молчу.

Он садится на стул с прямой спинкой рядом с кроватью и берет чашку с почти остывшим чаем.

— Если вы умрете, что будет со мной? — говорит он чуть слышно.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Не знаю даже, что будет со мной, когда я умру.

Тяжелая болезнь, как правило, приводит к солипсизму. С той же неизбежностью, с какой космическая «черная дыра» глотает все, что имело несчастье очутиться в пределах ее досягаемости, интересы больного сужаются до крошечной точки — его собственного «я». День кажется вечностью. От меня не ускользает ни одна мелочь: я замечаю, как по-черепашьи медленно передвигаются по стенам с облезлой штукатуркой солнечные пятна, ощущаю фактуру простыней под ладонями и их запах, лихорадку, что набухает внутри, как рвота, а затем неспешно выгорает дотла в топках моего мозга, и, конечно, боль. Не мою — резь в горле и жжение в груди можно потерпеть еще несколько часов или дней. Они даже приятны, как нечаянная встреча в чужом городе со старым, пусть и занудливым знакомым. Нет, я о чужой боли... боли тех, остальных. Она сотрясает мой мозг, как тупой грохот камнедробилки, как удары молота о наковальню. От нее не спрячешься.

Мое сознание воспринимает ее в виде шума — и тут же претворяет в стихи. С утра до ночи, с ночи до утра в душу мою вливается боль вселенной и разбегается по ее горячечным извивам, на бегу образуя рифмы, метафоры, строки. Замысловатый, бесконечный танец слов. То умиротворяющий, как соло на флейте, то пронзительный и сумбурный, будто множество оркестров одновременно настраивают свои инструменты. Но это всегда — стихи, всегда — поэзия.

Я просыпаюсь перед самым заходом солнца — в тот самый момент, когда полковник Кассад бросается наперерез Шрайку, спасая жизнь Сола и Ламии Брон. Хент сидит у окна. Его длинное лицо кажется терракотовым в горячих закатных лучах.

— Он все еще там? — спрашиваю я, не узнавая собственный голос.

Хент, вздрогнув, оборачивается ко мне, и я впервые вижу на его суровом лице виноватую улыбку.

— Шрайк? — говорит он. — Не знаю. Давно его не видел. Только чувствовал. — Он внимательно смотрит на меня. — Как вы?

— Умираю, — отвечаю я и тут же спохватываюсь: лицо Хента искажает гримаса. — Да вы не волнуйтесь, — стараясь исправить положение, бодро говорю я. — Со мной уже было такое. И потом, умираю-то не я. Моя личность обитает где-то в недрах Техно-Центра, и ей ничто не грозит. Умирает тело. Данный кибрид Джона Китса. Двадцатисемилетний манекен из мяса, костей и заемных ассоциаций.

Хент присаживается на край кровати. Приятный сюрприз — пока я спал, он заменил мое испачканное кровью одеяло своим, чистым.

— Ваша личность — тот же самый ИскИн, — размышляет он вслух. — Значит, вы способны подключаться к инфосфере?

Я молча мотаю головой — на объяснения нет сил.

— Когда Филомели похитили вас, мы обшарили инфосферу и наткнулись на следы ваших подключений, — продолжает он. — Стало быть, вам не обязательно выходить напрямую на Гладстон. Просто оставьте где-нибудь весточку, и наша контрразведка ее заметит.

— Нет, — хриплю я, — Центру это не понравится.

— Они что, блокируют вас? Не пускают в инфосферу?