Падение Гипериона

Облака над нашими головами растеряли последнюю позолоту и светились теперь ровным серебряным светом, отражая огни бесчисленных экобашен ТКЦ.

— Как поступила служба безопасности с Дайаной и ее мужем? — спросил я.

— Они были подвергнуты доскональному допросу и... находятся под арестом.

Понятно. Доскональный допрос означал, что их мозги плавают сейчас в полностью изолированных от внешнего мира баках. Их тела будут содержаться в криогенном хранилище до тех пор, пока секретный суд не определит, можно ли квалифицировать их деяния как государственную измену. После процесса тела будут уничтожены, а Дайана и Гермунд останутся под «арестом» с полностью отключенными каналами восприятия и связи. Уже несколько веков Гегемония не применяла смертной казни, но альтернативы ей были не из приятных. Я опустился на другой конец скамьи.

— Вы по-прежнему пишете стихи?

Вопрос удивил меня. Я посмотрел вдоль садовой дорожки, где только что загорелись летучие японские фонарики и скрытые листвой люм-шары.

— Как вам сказать... — Я задумался. — Иногда я вижу сны в стихах. Точнее, видел. Раньше.

Мейна Гладстон принялась разглядывать свои руки, сложенные на коленях.

— Вздумай вы описать то, что сейчас происходит, — спросила она, — что за поэма бы получилась?

Я засмеялся.

— Я уже дважды начинал ее и бросал... или, вернее сказать, «он» начинал и бросал. Это поэма о гибели богов и о том, как они противились своему низвержению. Поэма о метаморфозах, страданиях, несправедливости. И о поэте, который, как «он» считал, пострадал от несправедливости больше всех.

Гладстон повернулась ко мне. В полумраке ее лицо казалось нагромождением морщин и теней.

— И каких же богов свергают с престола сейчас, господин Северн? Само человечество или ложных богов, которых мы создаем себе на погибель?

— Откуда мне знать, черт возьми? — вспылил я и отвернулся к ручью.

— Но вы принадлежите обоим мирам, не так ли? И человечеству, и Техно-Центру?

Я рассмеялся.

— В обоих мирах я чужак. Здесь — чудовище, там — экспериментальный образец.

— Но кто же проводит эксперимент? А главное, зачем?

Я пожал плечами.

Гладстон поднялась. Я последовал ее примеру. Мы перешли ручей, слушая, как журчит вода. Дорожка вилась между высокими валунами, покрытыми пышными лишайниками, мерцавшими в свете фонариков.

Гладстон остановилась на верхней ступеньке каменной лестницы.

— Как вы думаете, господин Северн, удастся ли Богостроителям Техно-Центра создать пресловутый Высший Разум?

— То есть создадут ли они Бога? — уточнил я. — Среди ИскИнов есть и противники этого проекта. Опыт людей подсказал им, что создание высшего разума — прямая дорога к рабству, если не к вымиранию.

— Но станет ли истинный Бог уничтожать свои создания?

— Если иметь в виду Техно-Центр и гипотетический Высший Разум, — возразил я, — Бог не создатель, а создание. Возможно, божество может чувствовать ответственность лишь за те низшие существа, которые само создало.

— Тем не менее Техно-Центр, судя по всему, взял на себя ответственность за людей уже много веков назад, со времени Отделения ИскИнов, — произнесла Гладстон. Она пристально смотрела на мое лицо — точно на шкалу какого-то важного прибора.

Я окинул взглядом сад. Дорожка светилась во мраке таинственным белым светом.

— Техно-Центр преследует собственные цели, — сказал я, понимая, что секретарю Сената этот факт известен лучше, чем кому бы то ни было.

— И вы считаете, что человечество ему больше ни к чему?

Я поднял руки в знак того, что отвечать не собираюсь.

— Я чужд обеим цивилизациям, — повторил я. — Нет у меня ни простодушия невольных создателей, ни бремени пугающей проницательности их созданий.

— С генетической точки зрения, вы — человек до мозга костей, — сказала Гладстон.

Это не было вопросом, и я промолчал.

— Говорили, что Иисус Христос — во всех отношениях человек, — продолжала она. — И одновременно божество. Пересечение человеческого и божественного.

Меня поразило, что она вспомнила эту древнюю религию. Христианство сменилось сначала дзен-христианством, потом дзен-гностицизмом, потом десятками и сотнями более жизнеспособных теологий и философских учений. Впрочем, мир, откуда происходила Гладстон, не был кладовой развенчанных культов. Я предполагал и надеялся, что не была такой кладовой и она сама.

— Если он в полной мере и человек, и Бог, — сказал я, — тогда я — его двойник из антимира.

— Нет, — возразила Гладстон. — Я думаю, его двойник — Шрайк, перед которым собираются предстать ваши друзья-паломники.

У меня отвисла челюсть. Она впервые упомянула Шрайка, хотя я знал (а она знала, что мне это известно), что именно она хотела открыть руками Консула Гробницы Времени и выпустить это существо на волю.

— Возможно, вам следовало принять участие в этом паломничестве, господин Северн, — заметила Мейна Гладстон.

— Я и без того в нем участвую, — ответил я. — В каком-то смысле.

Гладстон взмахнула рукой, и двери ее личных покоев распахнулись.