Падение Гипериона

— А-а, это из Йейтса.

Улыбка его тут же погасла.

— Подозреваю, мы с вами как раз и оказались в этом самом новом Вифлееме. — Он обвел взглядом светящиеся Гробницы. — Всю жизнь я исповедовал учение Святого Тейяра об эволюции к точке Омега. И что же? Людское безумие сотрясает небеса, а Антихрист ждет, притаившись во тьме, чтобы в свой час унаследовать обломки мира.

— Вы считаете Шрайка Антихристом?

Отец Дюре оперся локтями на согнутые колени.

— Если он не Антихрист, всем нам придется худо. — Он горько рассмеялся. — Совсем недавно я был бы рад обнаружить Антихриста... Само присутствие в мире антибожественной силы значило бы, что существует сила Божественная, подогрело бы во мне умирающую веру.

— А теперь? — тихо спросил Сол.

Дюре развел руками.

— Меня тоже распяли.

Сол сложил в памяти обрывки из рассказа Ленара Хойта: пожилой иезуит прибивает себя гвоздями к дереву тесла, много лет мучается недоступной человеческому разумению мукой и воскресает вновь, но крестообразный паразит и теперь прячется под кожей на его груди.

Дюре отвел взгляд от неба.

— Не было объятий Отца Небесного. Никакого знака, что боль и жертва были не напрасны. Только боль. Боль, потом темнота, потом снова боль.

Ладонь Сола застыла на спине младенца.

— И вы утратили веру?

Дюре пристально посмотрел на него:

— Напротив, именно благодаря этому я осознал всю важность веры! Боль и тьма — вот наш удел со времен грехопадения. Но должна же существовать надежда, что мы сможем подняться выше... Что сознание сможет эволюционировать, перейти на новый уровень, более благожелательный, чем эта Вселенная, запрограммированная на равнодушие.

Сол торжественно кивнул.

— Во время долгой борьбы с болезнью Рахили у меня был сон... и такой же приснился моей жене Саре... Мне было сказано, что я должен принести в жертву мою единственную дочь.

— Да, — промолвил Дюре. — Я слышал рассказ Консула на диске.

— Значит, вам известен и мой ответ, — сказал Сол. — Авраамов путь покорности нас больше не устраивает, даже если существует Бог, который требует такой покорности. Мы приносили жертвы этому Богу в течение жизни многих поколений, и эта кровавая дань должна наконец прекратиться!

— И тем не менее вы здесь, — тихо сказал Дюре, обведя рукой долину, Гробницы и ночь.

— Да, я здесь, — согласился Сол. — Но не для того, чтобы пресмыкаться. Я должен услышать ответ этих сил на мое решение. — Он снова погладил дочь. — Рахили сейчас полтора дня от роду, ее время истекает. Если эта болезнь — проклятие Шрайка, я хочу посмотреть ему в глаза, даже если он и есть ваш Антихрист. Если Бог существует и это чудовище создано им, я выскажу ему наконец свое презрение.

— Мы, кажется, и так переусердствовали с презрением, — чуть слышно заметил Дюре.

Сол поднял глаза — огненные точки на небе вздулись, превратившись в пламенеющие пузыри, рассылающие по всему космосу круги ударных волн: то разрывались плазменные заряды.

— Мне хотелось бы, чтобы мы имели возможность бороться с Богом на равных, — сказал он, не повышая голоса. — Обложить его в его логове. Дать сдачи за все несправедливости, причиненные человечеству. Поставить перед ним выбор: либо он распростится со своим напыщенным самодовольством, либо пусть катится в ад.

Отец Дюре выгнул бровь и улыбнулся.

— Я понимаю ваш гнев. — Он нежно коснулся головки Рахили. — Пока не рассвело, давайте попробуем немножко поспать, а?

Сол кивнул и улегся рядом с ребенком, натянув одеяло до носа. Последнее, что он слышал, был шепот Дюре: тот то ли желал ему доброй ночи, то ли молился.

Сол погладил дочь по головке, закрыл глаза и заснул.

Ночью Шрайк не пришел. Не пришел он и утром, когда солнце осветило скалы на юго-западе и коснулось верхушки Хрустального Монолита. Сол проснулся и увидел, что солнечные лучи уже достигли долины; Дюре спал рядом, Хет Мастин и Ламия по-прежнему лежали без сознания. Пробудившаяся раньше всех Рахиль ворочалась и пищала с горькой обидой голодного птенца. Сол выдернул тесемку нагревателя и выждал минуту, чтобы молоко в одном из последних детских пакетов нагрелось до температуры тела. Ночь выдалась холодная, на ступенях, ведущих к Сфинксу, сверкал иней.

Рахиль ела жадно, мяукая и причмокивая. Эти звуки помнились Солу еще с тех времен, когда Сара кормила ее грудью. Полвека назад... Когда малютка насытилась, Сол завернул ее в одеяло и устроил у себя на груди, медленно покачивая.

Осталось полтора дня.

Сол страшно устал. Он все дряхлел и дряхлел, несмотря на пройденный всего десять лет назад курс поульсенизации. Только они с Сарой собрались отдохнуть от родительских обязанностей — Рахиль, их единственная дочь, поступила в аспирантуру и уехала на раскопки, — как девочка вернулась с болезнью Мерлина. Сол и Сара старели, но забот становилось все больше; потом авиакатастрофа на Мире Барнарда отняла у Сола жену. И все же он, глубокий старик, измученный до потери сил, благословлял каждую минуту, проведенную с дочерью.

Осталось полтора дня.