Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2

Во всех четверых я различала что-то общее. Но что? Я полагала, что их роднит то, что они все получили образование, все были умны. Но и еще что-то было? Я не могла определить, что же именно.

Загадка разгадалась совершенно случайно, как это часто бывает.

Как я уже сказала, Турчанинов старался не разлучаться со мной. Поэтому меня удивило, когда однажды утром он куда-то уехал, и словно бы тайком от меня. Меня охватило странное чувство. Что это было? Ревность? Да нет, пожалуй. Просто я уже привыкла быть рядом с ним и это нарушение привычного уклада вызывало какую-то горечь и растерянность.

Я думала, куда же он мог поехать. Мне пришло в голову, что к Татиане. Я знала, в каком она монастыре. Это было на окраине города. Мне было захотелось поехать следом. Но тотчас такая мысль сделалась мне неприятна. Если он хочет видеть ее, это его право. А вот у меня нет права ревновать его к ней. Да ведь и ее я люблю. И я знаю, что если бы он приехал, это доставило бы ей радость. Но ведь он такой странный. Если бы он еще и решился сблизиться с ней телесно, как бы ей было хорошо. Она ведь всегда хотела, чтобы кому-то от нее было хорошо.

Теперь я жила в ее покоях. Я ничего в них не изменила. Здесь осталось много ее рукодельных работ. Она, как почти все русские женщины, вышивала золотом по бархату, и бисером вышивала. Почти все ее работы предназначались для церкви. О чем думала, когда водила иглой, склонив голову. В монастыре она может делать то же самое. Но как ей тяжело. Надежда на любовь ушла из жизни.

Пользуясь отсутствием Турчанинова, я перебирала рукоделье Татианы, рассматривала, любовалась тонкостью и изяществом ее работы. Внезапно в дверь тихо постучались. Я сразу поняла, что это не Турчанинов. Наверно, кто-то из прислужниц.

– Кто? – спросила я.

Катерина открыла дверь и вошла. Теперь я реже виделась с ней. Я позволяла ей ухаживать за больной матерью и присматривать за братьями. Лекарь из немецкой слободы нашел, что мать Катерины больна неизлечимо. Он прописал ей микстуру, но готовил эту микстуру и лечил больную наш Иван Алексеев. Мне было любопытно, видится ли Катерина с Шишкиным, и если да, то где, и как поживает неведомая мне Аришка с «верха». Но я не спрашивала Катерину обо всем этом. Я думала, что подобные расспросы унизили бы меня.

– Здравствуй, Катя, – сказала я, – Ты что? Надо тебе чего?

Она покачала головой.

– Как мать? – участливо осведомилась я, – Что Гриша и Андрюша?

– Они-то хорошо. Играют, – девушка улыбнулась, – За все вас я должна благодарить.

– Не стоит благодарности, – быстро произнесла я, – Не стоит.

Я уже давно знаю, и тогда знала, что от самой искренней, горячей благодарности как раз и недалеко до самой искренней горячей ненависти к своему благодетелю.

– Ты садись, Катерина, – я сделала ей знак рукой. Она присела на скамью и посмотрела на рукоделье, разложенное на столе.

– Вот видишь, перебираю, – я вздохнула.

Вдруг мне так захотелось говорить прямо, захотелось, чтобы меня поняли, чтобы мне посочувствовали.

– Как она вышивала, бедная, – заметила я и нагнулась над вышитой жемчугом тканью.

Катерина конечно поняла, о ком идет речь, но промолчала.

– Ты осуждаешь меня? – спросила я.

– Как можно! Судьба, – заметила она кротко.

– А зачем ты сейчас пришла, Катя? – я посмотрела на нее, – Ты ведь не просто так пришла. Ты мне что-то сказать хочешь.

– Может, и хочу, – неопределенно отозвалась она.

– Ну и говорила бы, – я улыбнулась. В этой ее неопределенности было что-то детское.

– Скажу, – протянула она.

– Говори! – я снова улыбнулась.

– И скажу!

– И говори!

Мы будто затеяли с ней смешную игру.

– Вы ведь хотите знать, куда он поехал? – наконец прямо спросила она.

Многие не поверят мне, я знаю, но в первый момент я и вправду не поняла, о ком она говорит.

– Кто? – машинально спросила я.

– Турчанинов, – ответила она. И я уловила в ее голосе иронию.

Я почувствовала, что краснею. Конечно, она не могла понять, как я отношусь к нему. Господи, да ведь она давно поняла, что его, преступника, я жалею больше, чем ее, жертву. И какими глазами она теперь должна смотреть на меня?

– Послушай, Катерина, – начала я решительно, – Вот ты сама говоришь «судьба». Значит, судьба. И я не виновата. А как я к тебе отношусь, ты знаешь, – она хотела было что-то произнести порывисто; должно быть, снова начать благодарить меня, но я не дала ей, сделав нетерпеливый жест рукой, – Нет, послушай! Мне все равно, как ты относишься ко мне. По крайней мере в этом ты можешь быть свободна.

– А я и во всем свободна, – проговорила она неторопливо.

Уж не ревнует ли она? Любит она его? Но мне во всех этих трагических переплетениях не хотелось разбираться.

– Раз уж пришла, говори, что хотела сказать, – бросила я почти жестко.

Она пожала плечами.

– Что особенного говорить-то! К стрельчихе Сироткиной он ездит, только и всего.

Я растерялась. Зачем она мне это сказала? Чего она добивается? Чтобы я ревновала?

– Зачем ты мне это сказала, Катерина? Чего ты хочешь? Я его ни о чем спрашивать не буду. Он может ездить, куда хочет.

– Вы не понимаете меня. То, что вы на него думаете, здесь и близко не лежало.