Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2

Она принялась бессвязно бормотать о своих братьях и сестрах и несчастных родителях, которым она хочет помочь. Было их что-то уж очень много, не то десять, не то двенадцать. Особенно горестно и жалобно она вспоминала о своем самом младшем брате Андрее, который был еще совсем крохотным, когда Турчанинов изнасиловал ее и поселил в своем деревенском доме. Этого мальчика она нянчила, когда и сама была еще ребенком, ему принадлежали ее первые, еще неосознанные материнские чувства, которым так и не суждено будет претвориться в жизнь, ведь у нее никогда не будет детей. И сейчас она о своем младшем братике причитала и заранее оплакивала его, уверенная, что он умер от голода и недосмотра.

У меня от всех этих выкрикиваний, воплей и несвязных причитаний голова пошла кругом. Имя ее брата напомнило мне о Чоки. Он почти ничего мне не рассказывал о том, как был рабом. Но, видно, было и с ним страшное. И потому он так часто останавливался у картины, изображавшей мальчика-калеку, и перед свадьбой он вспоминал своих родителей, которые так и не увидели его свободным.

– Хватит вопить! – сердито приказала я. – Замолчи! И нечего пугать меня. Я и не из таких переделок выбиралась. Скажу Константину, он свезет тебя в твою деревню. Только потихоньку, чтобы Турчанинов не узнал. И соберем для твоих родных еды и барахлишка, – я усмехнулась.

Она глубоко по-детски вздохнула и снова утерлась рукавом. Затем заговорила уже спокойно:

– Нет, вы Константина не просите. Иуда он, кого хочешь предаст. Вы лучше Мишку попросите…

– Какого Мишку? – удивилась я. – Самого Турчанинова?

– Да что вы! – она вдруг прыснула. – Мишку Шишкина, того, с черной бородишкой, что на палках дрался. Я его помню. Он в деревне бывал. Добрый. Раз хлебушка мне дал, краюшку целую.

– Хорошо, попрошу Мишку Шишкина.

– Не обманете?

– Или ты будешь верить мне, девочка, или ступай к своему Турчанинову, – строго сказала я.

Она упала на колени.

– Ну прекрати. И чтобы больше ничего такого не было. А то с тобой никакого театра не надо! Подотри пол и дай мне другое платье. Весь подол замочила. Она быстро и молча подтерла лужицу на полу и помогла мне переодеться.

– Ну, что теперь нам полагается делать по вашим российским обычаям? – спросила я, присаживаясь на резной стул.

Стул был также немецкий.

– А ничего, – девушка улыбнулась. – Подождем. Сейчас хозяйка за вами девку пришлет – обедать звать.

– А тебя кто накормит?

– Я с другими дворовыми поем. – Не узнают тебя?

– Нет. Здесь меня никто не знает.

– Ну смотри! Турчанинову не попадись.

Она вдруг засмеялась.

Я строго посмотрела на нее.

– Знаешь что, Катерина, не ходи никуда обедать. Я тебе сюда пришлю обед. Ты моя прислужница. Сиди здесь и молчи. Так лучше будет. А если нарушишь теперь мое приказание, ты мне больше не нужна. Сама справляйся.

Она тоже посерьезнела, прикусила верхнюю губу и кивнула.

Глава сто восемьдесят восьмая

Вскоре за нами пришла служанка жены Турчанинова. То есть за мной, конечно, а не за Катериной. Но на Катерину она с любопытством поглядывала и, видимо, ей не терпелось начать Катерину расспрашивать и выспрашивать. От меня это не укрылось.

– Катерина, помни, что я тебе приказала! – напомнила я по-турецки, уже стоя в дверях.

Катерина быстро закивала.

Служанка проводила меня в комнату жены Турчанинова. Комната эта походила на мою, хотя была расписана и украшена гораздо богаче и пестрее. Здесь тоже была изразцовая печь, пуховая постель, несколько резных сундуков, резная же деревянная скамья и одинокий немецкий высокий стул.

Сама хозяйка сидела у окошка на скамье и вышивала на пяльцах. Я заметила, что узор был очень затейлив, и вышивала она золотыми нитями. Одета она была не так, как Катерина и служанки. На ней была тяжелая длиннополая одежда, шитая золотом и драгоценными камнями. Этот балахон совершенно скрывал ее хрупкую фигурку. Волосы ее были скрыты под странным головным убором, отдаленно напоминавшем папскую тиару или шапку венецианского дожа. Сделанный из какой-то очень плотной материи, этот убор тоже был богато унизан крупными жемчужинами. Должно быть, это одеяние должно было создавать вид внушительный и величественный. Но эта женщина казалась в нем девочкойподростком, которую нарядили так нарочно, чтобы помучить.

Когда служанка отворила дверь, я вошла и остановилась на пороге в своем испанском черном закрытом платье и с мантильей, черной кружевной, на голове.

Жена Турчанинова поднялась как-то робко. Я заметила, что она хромает. Обута она была в красные сапожки. Легким взмахом руки она отослала прислужницу, а когда та вышла, женщина некоторое время подождала, затем с неожиданной быстротой захромала к двери и резко распахнула ее. Я догадалась, что она проверяет, не подслушивают ли служанки. Что же она намеревается мне доверить?