Падение Ивана Чупрова

— Ладно, пусть уйду я, пусть ты повинишься в этих семи тысячах. Пусть даже простят их тебе. А дальше как?

— Не твоя заботушка!

— Не моя, то правда. Твоя заботушка. Что дальше будешь делать? Кого на мое место посадишь? Сеньку Киселева? Тот, конечно, что ни скажи, сделает. Только, по неопытности, он в первом же деле себя и тебя запутает. Да ведь и я просто так не уйду, дам знать кой о каких документиках. Уйди, говоришь? Могу! Да сам не отпустишь.

— Что тебе нужно, старый пень? — поморщился Чупров.

— Жить вместе по совести.

— По совести? Еще на такое слово язык поворачивается!

— Ты трубы достал. Кто-то помог. Кого-то, знаю, ты благодарил. Не в воздух же ушли семь тысяч! А я каждый день помогаю. Грешно, Иван Маркелович!

Чупров вышел из-за стола, расставил толстые ноги в больших, крепких валенках. Его руки, перевитые набухшими жилами, грузно повисли вдоль тела. Казалось, поднимет руку, толкнет легонько — и сухонький Никодим Аксенович вылетит в дверь вместе со стулом. Но Чупров не поднял руки.

— Не зна-ал, Никодим, что у тебя такая корыстная душа! Ладно, не обижу!

— Иван Маркелович, сам посуди…

— Сказал, не обижу! Моему слову не веришь? Все!

Никодим Аксенович вышел.

«Не о б и ж у!» — эти слова в устах Чупрова звучали внушительно.

За трубы было «выплачено» на пятьсот рублей больше: эти пятьсот взял себе Никодим Аксенович.

Чупров долго вертел в руках документы, хмурился, бросал на бухгалтера тяжелые взгляды, но все же поставил подпись.

Со строительства привезли отходы углового железа.

И снова мрачно вертел перед глазами бумагу председатель.

— Не накладно ли будет каждый раз куш отрывать? — спросил он Никодима Аксеновича.

— Вольному воля, — вздохнул тот, — Можешь не подписывать, Иван Маркелович. Только я по-другому оформлять отказываюсь.

— Смотри, Никодим, выведешь из терпения, — погрозил Чупров. — Дороговато обходишься колхозу.

— Не дороже, чем ты, Иван Маркелович.

— Я себе ни копейки не беру!

— А вот обожди, покажу.

Никодим Аксенович вынул из кармана обыкновенную смятую ученическую тетрадку.

— Что еще? — насупился Чупров.

— Прочти, увидишь.

Чупров небрежно взял тетрадь.

— Двадцать первого октября — один килограмм масла… Что это?

— Списочек, Иван Маркелович. Когда что брал для себя и для гостей.

Чупров перелистывал страницы, исписанные плотным почерком. Только бухгалтер мог так старательно отметить все, даже самые мелкие грешки, оценить их в рублях и копейках.

— Вот оно что! С октября за мной следил. Ждал, когда споткнусь.

Ноздри Чупрова раздулись.

— Вот твоя писанина!.. Вот!.. Грош ей цена!

Он разорвал тетрадь, бросил под стол.

— Заново, Иван Маркелович, нетрудно составить, заново…

— Пошел вон!

Никодима Аксеновича как ветром сдуло.

Документ о покупке углового железа остался на столе и весь остаток дня смущал Чупрова.

Вечером он ушел домой, не подписав счета.

На другой день бухгалтер подал заявление об уходе с работы. Чупров скомкал и бросил его. Он знал теперь, что если не существует, то может существовать копия ученической тетради с таблицей умножения на обложке. Знал, что в любое время Никодим Аксенович может доказать документами каждую цифру, записанную в ней. И рад бы избавиться, и уже нельзя отпускать от себя этого подлого человека.

Чупров выбросил Никодиму Аксеновичу бумагу о купле углового железа.

— Смотри, Никодим, доведешь меня!

Бумага была подписана. Никодим Аксенович скромно уставился в пол. А Чупров даже съежился на стуле от злобы: «У-у, старая перечница, рад, что верх взял!».

Прежде, когда бухгалтер приносил на подпись бумаги, Иван Маркелович как-то не замечал его. Он глядел в бумаги, а не на тех, кто их подает. Теперь он подмахивал бумаги, не читая. Читать — расстраивать себя. Зато в такие минуты он, не поднимая взгляда на Никодима Аксеновича, ощущал его всей кожей, каждой клеткой, ощущал с болезненным зудом. У Чупрова дрожали руки, он с усилием их сдерживал, чтобы они сами собой не сжимались в кулаки. Все же он подписывал бумаги. Подписывал и молчал. Было стыдно за самого себя. И он знал: долго не выдержит.

Чтобы Никодим Аксенович не мог сорвать куш с очередной сделки, Чупров прекратил покупки. Стало легче дышать. Иван Маркелович начал даже по-старому покрикивать на бухгалтера.

Маломощные колхозы возили продавать свои продукты на базар в райцентр. Колхозы покрепче, имеющие по четыре, по пять грузовых машин, везли на базары областного города. Хоть и дальше, но выгоднее.

Каждую неделю из деревни Пожары отправлялись в город две трехтонки. Продавец Максим Боровков аккуратно сдавал под расписку Никодиму Аксеновичу базарную выручку.

Максим давно упрашивал Чупрова освободить его от торговли. «До седых волос за прилавком покрикивать буду, что ли? — спрашивал он. — Ребята учатся. Алексей Быков меня на год старше, а уж на электростанции начальствует, журналы по электротехнике читает. Мне и за книжку сесть некогда. Только приедешь, — собирайся обратно. Цыганская жизнь!»

Чупров отказывал Максиму: некого поставить. Тот пожаловался в райком комсомола. Приходилось освобождать.