Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

У окна стоит, изящно откинув тонкую аристократическую руку, Володя Свентицкий. Лицо у него как бы изжевано больше обычного, и умными человеческими глазами он напоминает сатира со старых гобеленов. Если можно так выразиться, он художественно уродлив. Отец его — известный русский военный хирург-генерал, оставивший след в мировой медицинской науке, мать — красавица, прима-балерина императорских театров. Волею гражданской войны они оказались в Ташкенте, где и родился будущий ас ханабадской журналистики. По семейному преданию, мать через три дня после рождения сына повесилась. Мы — бесцеремонные люди и прямо говорим Володе, чтобы посмотрел на себя в зеркало. Могла ли не повеситься уважающая себя женщина, увидев, кого она родила.

А Володя, помимо польского по отцу и семейного французского, выучился, как мы уже говорили, всем ханабадским языкам и наречиям вместе со всеми же бытующими тут пороками. Он принимает опиум и колется морфием, ссылаясь на спайки от фронтового ранения. Прерывается это время от времени вполне вульгарным запоем. Блестящих и разнообразных способностей человек, он по высшему классу пишет литературные очерки, где официальные ханабадские миражи вполне естественно переплетаются с миражами его тоскующей души. Получается нечто в высшей мере патриотическое и зовущее на героические свершения. Правда, случаются и накладки.

Его собеседник, мрачный, немногословный, с повязкой на глазу, тоже разъездной корреспондент. Имя его известно здесь в каждой области и республике. Он не любит по каким-то причинам рассказывать свою биографию. Известно только, что в молодости он служил в каком-то трибунале, где потерял глаз и откуда был изгнан за бытовую неустойчивость, и, ввиду способностей к художественному творчеству, направлен на укрепление в печать. Я знаю, о чем они говорят. Шла всенародная подписка на заем, и Володя дал живую зарисовку о том, как прошла эта патриотическая акция в одном из ханабадских колхозов. Первым, разумеется, подписался председатель и идущими от глубины сердца словами благодарил партию и лично товарища Сталина за заботу о колхозном крестьянстве. Володя застал этого крепкого, с проседью в волосах, человека на колхозном стадионе, где тот, показывая пример остальным, бодро подтягивался на турнике, что было несомненной творческой находкой. «Я подписываюсь на годовой заработок и призываю следовать моему примеру всех жителей нашего солнечного Ханабада!» — сказал этот человек в заключение беседы с корреспондентом.

Все бы ничего, но откуда-то стало известно, что председатель полтора года назад умер и возглавляет колхоз совсем другой человек, как выяснилось, женщина. Дело обычное, у каждого из нас имеются блокноты с прошлогодними и позапрошлогодними записями, откуда можно взять живую деталь или фамилию. Так в Ханабаде, как мы уже знаем, делается и с официальными докладами на самом высоком уровне. Собственно говоря, факты туда в основном представляем мы, «подручные партии», да и стиль их определяем, будучи призываемыми к орфографическому и синтаксическому их совершенствованию.

В этом случае Володе Свентицкому необходимо было лишь позвонить и справиться о нахождении в здравии и на свободе своего героя, но был — не помнит — чем-то развлечен. Речь между ним и Винником, как зовут его друга и соратника, идет о том, как притушить скандал. Выход известный — уехать Володе на два-три месяца в соседнюю республику, где его знают и обрадуются возможности оживить газетные листы. Такое уже делалось не раз, к тому же и алименты за эти месяцы можно сэкономить. А можно и остаться, но какой-то срок печататься под псевдонимом. Решают остановиться на последнем…

Среди присутствующих находится дама с милым, чуть кукольным лицом и темными влажными глазами. Она тоже курит и невозмутимо слушает вполне мужские разговоры. «Журналист — мужского рода», — эту ханабадскую мудрость повторяют здесь из поколения в поколение.

А разговоры идут самые что ни на есть ханабадские. Наряду с деловыми: куда «загонять» рапорт о трудовой победе шелководов, поскольку в номере стоят уже четыре победы: овцеводов, садоводов, нефтяников и строителей канала, не считая общесоюзных побед; некто, возвратившийся из командировки, рассказывает последнюю новость об Элеоноре Васильевне. Там, в Ханабаде, она переехала из «Сучьего двора» в Старый город, где строятся новые четырехэтажные дома. Это вызывает всеобщее оживление. Все радуются за Элеонору Васильевну и строят догадки о том, кто из местных ханабадских вождей облагодетельствовал ее квартирой. Нужно сказать, что ханабадская широта души в отношении квартир и прочих государственных имуществ в этом случае безгранична. Все говорят о доброте покровительствующего Элеоноре Васильевне руководящего товарища. Тут же на фоне общего светского разговора вздорный, маленький и круглый как мяч Масюк, налившись кровью, кричит по поводу выброшенной из номера информации о передовом колхозном клубе, но никто на него не обращает внимания.