Падение Кимас-озера

— Как только я вышел на открытое место, началась стрельба. Возвращаться было поздно, да и времени нехватило бы, опоздал бы с донесением. Ну, я сначала с размаху лег на снег и начинаю пробираться вперед ползком, а пули свистят, как пчелы около улья. Дырок в балахоне наделали, наверно, немало. Вижу, надо глубже. Стал зарываться в снег и, поверишь ли, метров около пятидесяти канавку себе проделал и прямо под снегом полз.

Мокрый совсем насквозь от пота стал и, главное, думаю все время: успеть бы во-время передать приказ, успеть бы, не сорвать бы удара.

Как дополз до лесочка с пригорками, встал и пошел прямо к Карьялайнену. А когда полз, с правого бока рукою лыжи прижимал к телу, как бы тараном, лопатой ими пользовался. Так и полз. А выполз весь мокрый, ноги подкашиваются, сердце, как колокол. Изо всех остатных сил наддаю и подталкиваю к комроту 2, рапортую:

«Начальник приказал начинать наступление в 15.40 по первым пулеметным выстрелам».

Посмотрел комрот 2 на руку, на часы, и сейчас же командует: «Выступление, боевой порядок!» А тут и пулемет застрекотал.

Вторая рота пошла на штурм.

Забили наши пулеметы.

Я попросил у Карьялайнена разрешения пойти в атаку вместе с ротой, потому что знал: если я хоть десять минут без движения проведу на таком морозе — крышка! Ну, бой был как бой. Захватили деревню, и меня послали опять с донесением к начальнику.

* * *

Мы уже входили в деревню. Хейконен подошел к начальнику и доложил:

— Деревня взята. Белые отступили в Письма-Лакшу, оставив в поле винтовки, патроны и пять человек убитыми. Раненых они взяли с собой. Следует отметить особо: первыми стали удирать их командиры-финны, увидев, что с фланга по перешейку ударила вторая рота. Они, очевидно, не хотели стать живым подтверждением ноты Чичерина об участии финского штаба в делах авантюры. Мы, — здесь лицо Хейконена немного вытянулось, — потеряли трех курсантов убитыми и имеем семь ранеными.

* * *

Я подошел быстро к дому, куда уже успели положить наших раненых. Большинство были ранены легко и сами были в состоянии передвигаться.

На кладбище, около самой церкви, несколько курсантов, чередуясь друг с другом, старались выкопать в мерзлой земле братскую могилу.

* * *

Я нашел Лейно лежащим почти без движения на деревянном полу холодного дома.

Со мной был Тойво.

Мы присели около нашего раненого товарища.

— Матти и Тойво, — говорил он тихим, едва слышным голосом, — вы были всегда моими самыми лучшими товарищами, и я знаю, что и сейчас вы очень будете жалеть о моей гибели. Да, мне очень не хочется умирать, я бы с удовольствием побродил еще по свету и подрался бы с этими лахтарями на снегах Суоми. Но я прошу вас о последнем одолжении. В моем животе, в кишках, желудке сидит несколько пуль этой гнусной фирмы Рихимяки, и мне очень больно, и я умру часа через четыре-пять. И вот я прошу вас помочь мне, уменьшить страдания мои, дать мне малую дозу смертельного яда. Помогите мне в последний раз.

— Я доложу об этом начальнику, — сказал я.

Антикайнен, узнав о положении Лейно, взволновался и даже стал заикаться в разговоре со мной, но через минуту все же дал мне нужную облатку из аптечки кимас-озерских трофеев.

— Прощай, Лейно, — сказал я.

— Прощай, Лейно, — печально повторил Тойво и сжал кулаки. — Мы за тебя, обещаю, не один десяток лахтарей спровадим к богородице. — И он вскочил и сразу выбежал в сени.

Яд действовал мгновенно, и через несколько секунд Лейно умер.

Товарищ Суси заносил в дневник имя четвертого погибшего в этот печальный для нас день.

Я вышел в сени.

Лицом к бревенчатой стене, упершись в нее локтями, стоял Тойво.

Он весь вздрагивал, не умея и, очевидно, не желая сдерживать рыдания.

У меня сжало горло, и мне тоже захотелось плакать горько, безудержно, как маленькому мальчику.

Я вышел скорее на улицу.

Меня колотило.

Звезды высыпали на синее просторное небо. Месяц, как нарисованный, зацепился за крест колокольни. Лопаты скребли мерзлую землю.

Сколько этих проклятых белых лахтарей ходят живыми по этой мерзлой земле, а мой лучший друг Лейно, наш боевой товарищ коммунар Лейно коченеет сейчас мертвый в избе!

Эту ночь я не спал.

Я перебирал в памяти и нашу встречу, и рассказы Лейно, и дружбу нашу.

В другом конце избы так же безмолвно, так же бессонно томился Тойво.

Что дальше?

Утром мы их хоронили.

Мы стояли строем у могилы, позади толпились местные крестьяне, и, стоя на бугре уже замерзающей земли свежевырытой могилы, оказал свою лучшую речь неутомимый организатор гельсингфорсского комсомола, строительный рабочий, пламенный наш начальник товарищ Антикайнен: