Падение Константинополя в 1453 году

В полночь, однако, работа неожиданно прекратилась и все огни погасли. Султан объявил понедельник днем отдыха и покаяния, с тем чтобы воины могли подготовиться к решительному штурму, назначенному на вторник. Сам он провел этот день, объезжая войска и отдавая последние приказания. Прежде всего он проехал со своей громадной свитой по мосту через Золотой Рог к Двойным Колоннам, где встретился с адмиралом Хамза-беем. Ему было приказано на завтра прорваться со своими кораблями через заграждение и развернуться вдоль стен, выходящих на берег Мраморного моря. Матросам надлежит раздать приставные лестницы, и они должны будут по возможности высадиться или с самих кораблей, или с лодок и взобраться на стены, а если это окажется невозможным, то по крайней мере беспрерывно создавать видимость атаки, с тем чтобы ни один из защитников не осмелился покинуть свое место на стенах. Когда Мехмед ехал обратно, намереваясь дать такие же указания кораблям, находившимся в Золотом Роге, он остановился против главных ворот Перы и вызвал к себе высших должностных лиц колонии. Им было строго приказано проследить, чтобы на следующий день ни один из жителей Перы не оказывал Константинополю никакой поддержки; если же они не выполнят этого, он их немедленно же накажет. Затем султан вернулся в свой шатер. Пополудни он не спеша объехал всю линию сухопутных стен, беседуя с командирами и обращаясь со словами воодушевления к солдатам, расположившимся на биваках[223]. Убедившись, что все обстоит как надо, он позвал на совещание в свой шатер везиров и военачальников.

Его выступление на этом совещании дошло до нас в изложении историка Критовула, который, как все образованные византийцы, хорошо знал Фукидида и по его примеру вкладывал в уста своих героев речи, которые, как он считал, могли и должны были быть произнесены. И хотя эти слова фактически принадлежат историку, они ярко передают нам смысл того, что султан должен был действительно сказать. Он напомнил собравшимся об огромных богатствах, все еще имевшихся в городе, и о добыче, которая вскоре будет их. Он напомнил им также, что в течение многих веков священным долгом правоверных был захват столицы христиан и что древние предания предвещают им победу. Город никак нельзя считать неприступным. Враг довольно малочислен и истощен; у него не хватает оружия и припасов. Защитники города разобщены между собой; итальянцы наверняка не захотят умирать за чужую землю. Завтра, заявил султан, он будет посылать свои войска на штурм волна за волной до тех пор, пока защитники не дрогнут от усталости и отчаяния. Он требовал от своих военачальников подавать пример храбрости, поддерживать в их войсках дисциплину. После этого султан предложил им вернуться в свои шатры и отдыхать, чтобы быть готовыми, когда прозвучит сигнал к штурму.

Старшие военачальники остались, чтобы получить от султана последние указания. Адмирал Хамза свою задачу уже знал. Заганос-паша должен был выделить часть своих людей на корабли, предназначенные для атаки городской стены вдоль Золотого Рога, а остальную часть своих войск перебросить по мосту и атаковать Влахерны. Караджа-паша будет находиться справа от него, на участке вплоть до Харисийских ворот. Исхак и Махмуд во главе войск из Азии должны напасть на отрезок стен от ворот св. Романа до берега Мраморного моря, концентрируя свои усилия главным образом в районе Третьих военных ворот. Сам султан с Халилем и Саруджой возглавит основную атаку в долине Ликоса. Разъяснив свой план, султан удалился, чтобы поужинать и лечь спать[224].

Весь день за стенами города царила странная тишина. Молчали даже большие пушки. В городе нашлись люди, объяснявшие это тем, что турки готовятся к уходу; однако этот их оптимизм был не более как тщетная попытка подбодрить самих себя. Все уже знали, что час испытания действительно настал. За последние несколько дней нервное истощение осажденных неоднократно проявлялось в ссорах и взаимных обвинениях между греками, венецианцами и генуэзцами. Для венецианцев, так же как и для греков, нейтралитет Перы говорил о том, что никому из генуэзцев доверять нельзя. С другой стороны, и греков и генуэзцев задевало высокомерие венецианцев. Когда Минотто приказал греческим рабочим отнести к линии влахернской стены деревянные щиты и заслоны, изготовленные в мастерских венецианского квартала, те отказались это сделать, пока им не заплатят, причем не из жадности, как склонны были думать венецианцы, а потому, что им казалось неприятным получать подобные безапелляционные приказания от итальянца. Кроме того, им действительно нужны были деньги или свободное время, чтобы достать пропитание для своих голодающих семей. Из венецианцев лишь немногие имели семьи в городе, а женщины и дети генуэзцев вообще жили с удобствами и в безопасности в Пере.