Падение Константинополя в 1453 году

Церковь все еще была заполнена народом. Святая литургия уже закончилась и шла заутреня. Когда снаружи послышался шум, громадные бронзовые двери храма закрыли. Собравшиеся внутри молились о чуде, которое одно только и могло их спасти. Но их молитвы были напрасны. Прошло совсем немного времени, и двери под ударами снаружи рухнули. Молящиеся оказались в западне. Немногочисленные старики и калеки были убиты на месте; большинство же турки связали или приковали друг к другу группами, причем в качестве пут пошли в ход сорванные с женщин платки и шарфы. Многие красивые девушки и юноши, а также богато одетые вельможи были чуть ли не разорваны на части, когда захватившие их солдаты дрались между собой, считая своей добычей. Вскоре длинную процессию из небольших групп наспех собранных и крепко привязанных друг к другу мужчин и женщин погнали к солдатским бивуакам, где из-за них снова возобновились распри. Священники продолжали читать у алтаря молитвы до тех пор, пока также не были схвачены. Однако в последний момент — по крайней мере многие благочестивые люди в это верили — некоторые из них, захватив с собой священные сосуды, направились к южной стене, которая открылась и сомкнулась за ними; они останутся там за стеной до тех пор, пока это священное здание вновь не превратится в церковь[250].

Разграбление города продолжалось целый день. Турки врывались в мужские и женские монастыри и вязали их обитателей. Некоторые молодые монахи, предпочитая бесчестью мученическую смерть, бросались в колодцы; монахи же и пожилые монахини следовали древней традиции православной церкви, предписывавшей не оказывать сопротивления. Дома жителей также подверглись грабежу один за другим; каждая группа грабивших вывешивала у входа небольшой флажок в знак того, что в доме уже брать нечего. Обитателей домов забирали вместе с их имуществом. Каждого, кто падал от изнеможения, тут же убивали; так же поступали и с многими младенцами, за которых ничего нельзя было выручить; однако в большинстве случаев схваченных оставляли в живых. В городе в то время еще имелись крупные библиотеки, из них несколько светских, но большинство было при монастырях. Бóльшая часть книг была сожжена, но среди турок нашлись и достаточно проницательные, чтобы сообразить, что книги тоже являются своего рода товаром, поэтому множество книг уцелело и впоследствии продавалось за гроши любому желающему. В церквах происходили сцены массового надругательства над святынями. Многие распятия, украшенные драгоценностями, выносили из храмов с лихо напяленными на них турецкими тюрбанами. Множеству церковных зданий были причинены непоправимые разрушения[251].

К вечеру в городе уже не осталось почти ничего, что еще можно было бы разграбить; поэтому никто не возражал, когда султан приказал прекратить грабеж. В оставшиеся два дня у солдат и так было достаточно хлопот: нужно было делить между собой добычу и подсчитывать захваченных пленных. По слухам, количество захваченных людей составляло около 50 тыс., из них только 500 солдат. Все остальные христианские воины погибли, за исключением тех немногих, которым удалось спастись на судах. Число убитых, включая мирных жителей, павших жертвами резни, по словам очевидцев, составило около четырех тысяч[252].

Сам султан вступил в город лишь к вечеру. С эскортом из отборных отрядов янычарской гвардии, сопровождаемый своими везирами, он медленно проехал по улицам Константинополя до собора св. Софии. Перед входом в храм он спешился и, преклонив колени, посыпал свой тюрбан горстью земли в знак смирения перед Аллахом. Он вошел в собор и какое-то время постоял в молчании. Затем Мехмед направился к алтарю; при этом он заметил, как какой-то солдат пытался выломать кусок мрамора, покрывавшего пол. Он гневно повернулся к нему и сказал, что разрешение грабить не означает, что можно разрушать здания: он их намерен оставить себе. В церкви все еще находилось несколько греков, в страхе жавшихся по углам, солдаты еще не успели связать их и увести. Он приказал отпустить этих людей домой с миром. В этот момент из потайных ходов за алтарем появились несколько священников и пали перед ним, моля о пощаде. Их он также отпустил и даже снабдил охраной. Но он твердо объявил свое намерение, чтобы церковь была немедленно превращена в мечеть. Один из его улемов взобрался на кафедру и провозгласил, что нет бога, кроме Аллаха. После чего султан сам взошел на амвон и воздал почести своему богу, даровавшему победу[253].

Покинув собор, султан пересек площадь и подъехал к Старому императорскому дворцу. Говорят, что, проходя по его полуразрушенным залам и галереям, он шептал стихи персидского поэта: «Во дворце Цезарей вьет свою паутину паук; в башнях Афрасиаба дозор несет сова»[254].

По мере того как султан ехал по улицам, в городе восстанавливался порядок. Армия уже насытилась грабежом, и военная полиция следила за тем, чтобы люди возвращались к своим бивакам. Обратно в лагерь он ехал по уже затихшим улицам.