Сидел я в лодке – и волна неслаМеня все дальше от добра и зла.То свет дневной, то тень в себя впивал,И море означало идеал.И вдруг – подруга! Путь вдвойне хорош,Но, Заратустра, прочь тогда уйдешь…МИСТРАЛЮ
(Плясовая)
Ветер, волен и неистов,Небочист из небочистов,Восхитительный мистраль,Разве мы с тобой не братьяОт единого зачатья,Разве нам чего-то жаль?Здесь, на скалах и утесах,Плясунов простоволосыхРовно двое нас сейчас:Без руля и без ветрила —То-то любо, то-то милоНам с тобой пуститься в пляс!На заре нетерпеливоЖду призывного порываИ бегу скорей туда,Где в лучах небес алмазных,Где в струях морских прекрасныхТы сияешь, как звезда.Как в стремительной погоне,По небу несутся кони,Колесница мчится вдаль,И нахлестывает ярых —Ярость чудится в ударах —Ослепительный мистраль.Но и в этой колесницеНадоест тебе тесниться:Из нее на всем скакуТы выпрыгиваешь резкоИ летишь, исполнен блеска,Сквозь рассветную тоску.Плясовая, плясоваяНаступает, наставая,И поет на новый лад:Вольность – высшее искусство,Радость – истинное чувство,Ветер – мой веселый брат!Лепесток с цветка любогоМы срываем – прочь оковы —И листочек для венка!Вам, святые и блудницы,Вам, Господь и Мир, не влитьсяВ эту пляску на века!Если ветру ты не равен,Не могуч и не державен,Если ищешь костыля,Прочь тогда от нашей пляски,Нашей неги, нашей ласки, От которой в дрожь земля!Пусть больные, в их бессилье,Лакомясь дорожной пылью,Поплетутся кое-как —Жребий их не станет нашим:Мы запляшем, мы запляшем,Мир оставив в дураках!Мы прогоним хитрозадых —Толку нету в их тирадах, —Мы расчистим небеса.В пляске мы вдвоем с мистралемСамый трон небесный свалим,Стопчем мир за полчаса!Чтобы не было похмельяОт вселенского веселья,Я венок сплетаю днесь.Ввысь по лестнице небеснойПоднимись, мой брат чудесный,И меж звезд его повесь!Генеалогия морали
Предисловие
1
Мы не знаем себя, мы, познающие, не знаем сами себя: это имеет свою вескую причину. Мы никогда не искали себя – как же могло случиться, чтобы мы нашли себя? Справедливо сказано: «где сокровище ваше, там и сердце ваше»; сокровище наше там, где стоят ульи нашего познания. Мы, как пчелы, как собиратели меда духовного, стремимся всегда к одному, заботимся, собственно говоря, искренне только об одном – принести что-либо домой. Кто из нас относится достаточно серьезно к жизни вообще, к так называемым «переживаниям»? Есть ли у нас на это время? Этими вещами, я боюсь, мы никогда не занимались как следует: не лежит к этому наша душа и наш слух!
Как рассеянный и ушедший в себя, когда в полдень часы бьют над его ухом двенадцать, просыпается и спрашивает себя «сколько, собственно говоря, били часы?», – так и мы почесываем у себя за ухом и растерянно, с изумлением спрашиваем: «что же, собственно говоря, мы пережили?» Мало того, мы недоумеваем: «что же мы, собственно, такое?»
Мы пересчитываем задним числом все двенадцать часовых ударов наших переживаний, нашей жизни, нашего бытия – ах! И обсчитываемся при этом… Неизбежно мы остаемся чуждыми себе, мы должны ошибаться в себе всегда, в силе остается для нас положение: «каждый наиболее чужд себе самому». По отношению к себе мы не являемся «познающими»…
2