Когда Греция и Сербия поспешно заключили военный союз с Румынией и Черногорией, Болгария оказалась одна против всех своих балканских соседей. Чтобы вести боевые действия против греков и сербов, болгарам пришлось перебросить свои войска с османской границы. Это был именно тот шанс, которого так ждал Энвер, и тем не менее, он столкнулся с сопротивлением со стороны правительства Саида Халим-паши, опасавшегося, что очередная военная авантюра может привести к окончательной гибели империи. «Если тем, на кого возложена ответственность за управление страной, не хватает смелости приказать армии вступить в бой, — писал Энвер, — я сделаю это сам, без приказов». В конце концов, Энвер добился необходимого приказа. Не теряя времени, он вместе с отрядом кавалерии и пехоты пересек демаркационную линию и двинулся в сторону Эдирне[31].
Когда 8 июля османы подошли к Эдирне, болгарская сторона встретила их интенсивным огнем. Энвер остановил войска, начал переговоры с болгарами и убедил их оставить город. Уже на следующий день он вступил в Эдирне, не встретив никакого сопротивления. Отправив кавалерийский отряд преследовать отступающих болгар, он занялся укреплением османских позиций в опустошенном войной городе. Радость победы омрачалась потрясением от зрелища гуманитарной катастрофы, которую османские солдаты увидели в освобожденном Эдирне. «Мы увидели нищих турок, прячущихся в своих разрушенных домах, — писал Энвер, — стариков с чудовищными шрамами, переполненные сиротами приюты. На каждом шагу мы сталкивались со следами зверств»[32].
В течение июля османские войска отвоевали бо́льшую часть Восточной Фракии, а Болгария потерпела окончательное поражение от своих балканских соседей и 10 августа подписала мирный договор. Эдирне и Восточная Фракия остались в руках османов. Энвер снова стал национальным героем, присовокупив к своему званию «героя свободы» еще один — «освободитель Эдирне». Эта победа вызвала эйфорию по всей империи. И благодаря своей роли в обеспечении этого военного триумфа после череды стольких унизительных поражений иттихадисты получили беспрецедентную поддержку населения. Весь мусульманский мир прославлял подвиг Энвера, который упивался своим последним триумфом. «Я счастлив, как ребенок, — признался он своему немецкому другу Гансу Хуманну, — и горжусь тем, что оказался тем самым человеком, который всего за одну ночь сумел вернуть стране Эдирне»[33].
Между тем вынужденный управлять страной в условиях войн и серьезных политических потрясений младотурецкий режим не сумел воплотить в жизнь либеральные идеалы революции 1908 года. Иттихадисты реагировали на внешние угрозы и внутренние вызовы ужесточением контроля над провинциями, оставшимися под османским владычеством. Правительство приняло ряд мер, направленных на борьбу с центростремительными силами, пытавшимися разорвать империю на части, за счет более эффективной централизации власти. Верховенство закона, в том числе такие непопулярные меры, как налогообложение и воинская повинность, насаждались во всех провинциях без исключения с одинаковой строгостью. Турецкий был признан единственным официальным языком Османской империи, на котором отныне должны были общаться государство и его граждане.
Эти меры по централизации власти были направлены в первую очередь на арабские провинции — чтобы помешать возникновению в них сепаратистских националистических движений, способных привести к развитию балканского сценария. После 1909 года арабский язык начал активно вытесняться турецким в школах, залах суда и правительственных учреждениях в вилайетах Сирии и Ирака. Все более-менее высокие государственные посты доставались турецким чиновникам, а опытные арабские служащие были вынуждены довольствоваться низшими должностями. Как и следовало ожидать, эти непопулярные меры заставили многих прежде лояльных арабских подданных разочароваться в авторитарном режиме младотурков и начать создавать организации гражданского общества, выступающие против принудительного «отуречивания». До начала Первой мировой войны эти проарабские общества не преследовали националистических целей и требовали расширения культурных и политических прав арабского населения в рамках Османской империи. Однако с началом войны все больше арабских активистов начали говорить о независимости.
Такие проарабские общества появлялись не только в арабских провинциях, но и в Стамбуле. Депутаты парламента арабского происхождения принимали активное участие в работе стамбульского «Общества арабо-османского братства» и «Литературного клуба», занимавшихся обсуждением вопросов культуры. В Бейруте и Басре возникли «Общества реформ», а в Багдаде открылся «Национальный научный клуб». Эти организации действовали открыто, и османские власти были хорошо осведомлены об их деятельности, держа их под контролем тайной полиции[34].