Падение с яблони. Том 2

Скверная штука – подмокание. Лежишь в сырых сумерках, спину покусывает мерзкий холодок, жмешься к теплой Любаше, оттаиваешь только с одной стороны. И вдруг чувствуешь, притом очень резко, что задница уже мокрая. Это подступила вода. Одежда не греет. Надежда только на нее, на всемогущую!.. Но Любаша не соглашается. У нее какие-то свои неясные, но очень важные причины. Она молчит. И греет только грудью.

А сверху по брезенту, как по голому телу, барабанят крупные тяжелые капли.

* * *

Под утро мы собрались в самой сухой палатке, у Харьковского. Все, кроме Дешевого. Он захватил последнюю бутылку самогона, предпочтя ее нашей компании. И орал из своего вигвама, что, если человек мокнет снаружи, его надо промочить изнутри и он будет сухим. Потом открыто называл девочек кошелками и утверждал, что настоящее удовольствие только в вине.

К счастью, в этот раз его уже никто не воспринимал. А нас с Харьковским он даже повеселил.

Всем вместе было тесно, мокро, но тепло. Женские тела творили чудеса, кипятили нашу кровь и отгоняли предательский сон. Во сне мы бы точно окоченели. Как Дешевый, который взвыл еще в ночи и страшной руганью разбудил весь лес.

В холодном рассвете все казалось синим. И деревья, и лица, и пустые бутылки, и Дешевый, выжимающий из них последние капли. Стуча зубами, мы быстро снялись со стоянки, взвалили на плечи отяжелевшие рюкзаки и рванули на остановку.

* * *

Где-то в восемь мы простились с подругами и с Дешевым. И потом с Харьковским помчались к нему домой. И на полпути дождик незаметно иссяк, а над домами выкатилось красное солнце.

– Может, вернемся в балку? – предложил восторженный Харьковский.

– Только без Дешевого, – сказал я.

И мы прошлись по гнилым костям товарища. И решили, что последний раз имеем с ним дело.

– Он мне все испортил! – сообщил Харьковский. – Вернее, он испортил настроение Маринке. И она уперлась рогом. Ни в какую!

– И мне он устроил облом, – пожаловался я. – Заснул, свинячья морда. Не мог хотя бы на час у себя задержать Любашу.

Не успели мы зайти к Харьковскому, как следом явился мой отец. Оказалась, Рыжая обо всем ему уже сообщила. И он уже второй день разыскивал меня.

Пришлось пережить еще одну грозу.

122. Письмо

6 мая. Воскресенье.

Подписано ровным и совершенно незнакомым почерком. Это оказалась Галя Петухова с приветом из своего родного хутора.