Падение царского режима. Том 1

Председатель. – Значит, Глобачева надо вычеркнуть. Затем письмо Балка вы нам дали. Здесь фамилия Заварзин.

Бурцев. – Я слышал, что он освобожден. Его освобождение меня поразило, потому что у него репутация определенного охранника. О нем я, со слов Бакая, в «Былом» много писал, как о человеке, который не брезгал провокацией. Я сейчас точно не помню, – какое именно, – но только там прямое обвинение в провокации. У него порочная репутация: жандарм-провокатор. – Еще случай того же рода: выпущен сейчас на поруки Невражин, который, говорят, был правой рукой Протопопова. Это один из самых основных сотрудников Протопопова, замешанных в планы пулеметной расправы. На этой последней детали я, впрочем, не могу настаивать, но что он был непосредственный наперсник Протопопова и был арестован, а затем выпущен, – это я знаю.

Председатель. – А что вы можете сообщить о полковнике Собещанском?

Бурцев. – Я его лично знал в Петропавловской крепости в 1906 г. и теперь встречал: он меня возил в предварилку. Сведения об его участии в повешении Каляева – неточны: он столько же виноват, как все остальные, – а именно, как офицер жандармского гарнизона, который охранял Шлиссельбургскую крепость, когда Каляева вешали.

Председатель. – Каково было его официальное положение?

Бурцев. – Он был одним из офицеров Шлиссельбургской крепости. Яковлев, комендант крепости,[*] тоже присутствовал при этой казни. Но это по официальному положению.

Смиттен. – Вы, при первой вашей беседе в Комиссии, цитировали одно письмо: оно содержало указание на то, что вы получили подтверждение о деятельности автора письма, как провокатора. Вы это письмо передали Комиссии?

Бурцев. – Я подлинник принес: это письмо провокатора к Белецкому: провокатор этот – организатор всех московских выступлений эс-деков. Если вы позволите, я прочитаю несколько строк о том, как он обосновывает необходимость того, чтобы Белецкий шел ему навстречу и помогал ему. Это его прошение на имя Белецкого (читает)…

Председатель. – Это чьи показания?

Бурцев. – Того лица, которое я судил в Париже, при чем вынес вердикт, чтобы его устранить, но не решился этого опубликовать… В письме он писал Белецкому, что он еще может быть полезен, так как у Бурцева нет данных, чтобы опубликовать. Я думаю, впрочем, что это вам не подходит…

Смиттен. – Белецкий в какой роли выступает в данном случае?

Бурцев. – Автор прошения обращается к нему с просьбою о пенсии, просит его поддержать.

Председатель. – А что ответил Белецкий?

Бурцев. – Неизвестно. Этот документ чрезвычайно характерен с бытовой стороны, характерен для деятельности этого провокатора… Впрочем, я в точности не установил, что он провокатор, и на этом я не базируюсь, а говорю только о тех фактах, о которых есть точные сведения.

Председатель. – Нет, погодите, Владимир Львович!… По-моему, это письмо имеет к нам отношение, потому что оно устанавливает переписку агента-провокатора с Белецким.

Бурцев. – Одно письмо – к фон-Коттену, другое – к Белецкому.

Председатель. – Это одно лицо пишет и фон-Коттену и Белецкому?

Бурцев. – Да. Он писал обоим, чтобы они, один перед другим, за него постояли и оказали протекцию. В бытовом отношении это прекрасный документ, много говорящий…

Смиттен. – Меня интересует тот вопрос, который вы только мимоходом задели и относительно которого сказали, что не располагаете данными, чтобы выступить с разоблачениями: может быть, вы можете дать Комиссии какую-нибудь канву, по которой Комиссия пошла бы к расследованию этого вопроса, касающегося германского шпионажа и покушения на Сазонова и на взрыв моста?

Бурцев. – В интересах расследования, мне надо повременить еще полторы или две недели: тогда я смогу с именами и фактами все вам изложить. Расследование, в сущности, окончено, но я не получил лишь некоторых дополнительных сведений. Притом, получая их из известных источников, я обязался молчанием на самый короткий срок. До 1 мая будет выяснено, а, может быть, скорее. Тут замешан департамент полиции. В порядке изучения, а не в порядке допроса, я, однако, могу вас поставить до известной степени au courant всего.

Председатель. – Эта часть будет застенографирована, но мы наложим на эту часть veto, скажем, недели на две… Мы интересуемся шпионажем постольку, поскольку нам кажется, что он высоко гнездится.