Падение царского режима. Том 1

Бурцев. – Я его считал агентом-провокатором, провокатором не в убийствах, не в активных действиях, а в том, что сеет раздор, ссору в социал-демократической фракции Думы – между большевиками и меньшевиками, между семеркой и восьмеркой. Он во главе большевистской фракции стоял. Думские разногласия – это его дело. Белецкий был вдохновителем всего этого, наверное влил сюда каплю своего меда, если это можно назвать медом…

Председатель. – Для вас совершенно ясен вопрос об этих законспирированных агентах, которые ведались только с директорами департаментов полиции: была ли такая категория агентов или – лишь единицы?

Бурцев. – Единицы только. Прежде таких совсем не было. Они не вносились в списки. Меньшиков еще говорил: был такой шкафчик в охранном отделении, до которого не добирались, который передавался от одного директора другому, с надписью: – «Не вскрывать без высочайшего повеления» или – «Вскрыть»… Даже бывали директора департамента, которые так и не вскрывали, а некоторые вскрывали и передавали другим. Я имею сведения, что среди нашего общества есть два-три особо законспирированных лица, в провокации которых я убежден, но подступиться нельзя, потому что нигде следов нет.

Председатель. – Вы их наметили уже?

Бурцев. – Наметил одного, которого я в течение 10 лет на груди своей вынашиваю, но к которому все еще не могу подступиться… Теперь, когда открыты архивы, можно сопоставить, допрашивать, можно добиться, если власть пойдет навстречу. Я думаю, не только Малиновский, но и кое-какие ответственные лица откроются.

Родичев. – Кроме Малиновского, вы не знали никаких других агентов на этих же правах?

Бурцев. – Знаю двоих, о которых сейчас говорил, что они у меня на душе лежат. Они играют очень большую роль. Это члены общества. Это особо законспирированные лица, раскрытие которых сделало бы еще больше шума, чем раскрытие Малиновского.

Родичев. – Но пока вы их не обнародуете, вы никого на правах Малиновского назвать не можете?

Бурцев. – Нет. Я над ними работаю. Я хочу обратиться с просьбою к министру, чтобы мне дали возможность повторить то, что я сделал с Виссарионовым.

Председатель. – Виссарионов склонен давать объяснения?

Бурцев. – Совершенно склонен, – обстоятельно, не утаивая ничего, и добросовестно заключения дает. Кстати, я могу то же самое сказать относительно Герасимова. Я их делю на две группы. Лица, которые до революции давали сведения, и которые дают после революции. Я виделся раз десять с Герасимовым до революции. Виделся летом, осенью, весной. Он сразу пошел на объяснения, – сказал, что фамилии агентов не считает себя вправе назвать, но объяснения все давал. Я отмечаю, что за все время никакой лжи не было. Я знаю его деятельность, знаю, что он порвал всякую связь с полицией в настоящее время. Наоборот: он не столько революционер (это термин не подходящий), но настроение у него было такое, что он, не будучи в заговоре, был однако, посвящен в планы дворцовых переворотов и не в целях шпионажа, а в качестве человека сочувствующего… Вы, конечно, знаете, что в декабре-январе ждали в Кронштадте дворцового переворота. Он был в это посвящен. Нельзя было обойтись без цареубийства, и он был за цареубийство, как и я, но с властью ничего общего он не имел. Он мог меня выдать сколько угодно, но, наоборот, – он был мне полезен, давал мне разного рода объяснения…

Председатель. – Значит, вы думаете, что Герасимов будет откровенно показывать. Кто еще?

Бурцев. – Будут также откровенно показывать Виссарионов и Васильев, заведывавшие особым отделом. Меня интересует этот последний – в особом смысле. Я не имею права этого касаться: чрезвычайно громкое, историческое дело, – европейское, которое вам станет известно в связи с войной, с шпионажем, с покушением на убийство Сазонова: здесь будут затронуты многие лица. Но я пока не имею права детально говорить. Я вскоре буду иметь возможность документально изложить.

Председатель. – А директор департамента полиции, Белецкий, вы думаете, будет давать откровенные показания?

Бурцев. – Я не виделся с ним; если б я с ними[*] виделся, я мог бы определенно сказать. Я видел его раза два в здании министерства внутренних дел, но не рисковал подходить близко с разговором интимным, а в частной квартире я не видел его. Затем, целый год давал мне объяснения по всем вопросам Манасевич-Мануйлов: он не скрывал ничего и поставил точки над «i» по всем вопросам. К Комиссарову я обращался тоже, он ничего не дал, заявил, что боится, не решается… Теперь-то, по всей вероятности, и он будет давать объяснения, но тогда не давал. Вам, думаю, неинтересны мелкие люди, с которыми я имел дело, например, «Лернер», – настоящей фамилии я не знаю. Он известен тем, что по его делу был арестован в редакции «Биржевых Ведомостей» Проппер…

Председатель. – Следующим у меня записано дело Штакельберга.