Падение царского режима. Том 2

Щегловитов. — Жалоб я, по крайней мере, не получал…

Соколов. — Но, может быть, и без жалоб со стороны отвергаемых, вы могли наблюдать это явление, что они совсем не принимались?

Щегловитов. — Нет.

Соколов. — Вам известно, что после издания манифеста великого князя о польской автономии, когда поляки, кандидаты петроградского университета, думали, что отныне их будут принимать в судебное ведомство, — сенатор Крашенинников отдал распоряжение, чтобы поляки не принимались?

Щегловитов. — Мне это было не известно.

Председатель. — Какое у вас было основание для утверждения, которое вы сделали в вашей речи в государственной думе в 1909 году относительно службы в вашем ведомстве лиц польского происхождения, что эти лица «засорят это дело» (т.-е. дело суда) своим сепаратистским направлением?

Щегловитов. — Это касалось губерний Царства Польского, потому что, я помню, я в этой речи говорил: «двери суда в других местностях им открыты…».

Председатель. — Но вам не казалось, что упрек в сепаратистском направлении, обращенный к лицам вашего ведомства, — что такой упрек должен иметь твердые, реальные, фактические основания? — Потому что без этих оснований этот упрек несправедлив и, вероятно, обиден…

Щегловитов. — Я готов признать это горячими словами, которые у меня вырвались… Это не подлежит сомнению.

Председатель. — Вы утверждали, что двери суда в других частях Российской империи полякам открыты.

Щегловитов. — Это есть в стенограмме.

Председатель. — Да, в стенограмме это есть. Но, вы не знаете, насколько этот великолепный принцип равноправия реализовался? Не приходилось ли вам, как вы изволили говорить, в других частях России допускать в своей деятельности значительные отступления от этого принципа?

Щегловитов. — Поляки допускались в судебные палаты.

Председатель. — Вы помните судьбу владимирского прокурора В. М. Шаланина?

Щегловитов. — Здесь, кажется, политические основания были.

Завадский. — Шаланин, это — владимирский прокурор, о котором у меня сведения такие: он, чтобы прекратить беспорядки в тюрьме, где были политические заключенные, вошел туда, позволил им при себе курить, руку подавал, а в результате прекратил голодовку и беспорядки. После этого ему было указано, чтобы он подал прошение об отставке и уходил, хотя прокурор палаты, Александров-Дольник, применение такой суровой меры к нему не признавал справедливым.

Щегловитов. — Это было единственное основание?

Завадский. — Я не знаю. Факт тот, что после этого он должен был уйти из прокуроров суда.

Председатель. — Вы не помните в деталях этого случая?

Щегловитов. — Я могу только сослаться на материал. Это в котором году было?

Завадский. — В 1907 году. Владимирским губернатором был Сазонов. Он указывал на противоправительственный образ мыслей Шаланина, а Александров-Дольник опровергал это в своем рапорте. Шаланин был, однако, уволен от должности владимирского прокурора.

Председатель. — Вам не казалось, что хотя бы даже единичные, подобные случаи должны были страшно деморализовать судей и прокуроров и вообще лиц вашего ведомства. Ибо такая общая характеристика: «противоправительственный образ действий», как причина для увольнения прокурора суда, ведь это же страшно по-моему?

Щегловитов. — Как мне ответить?…

Председатель. — Но ведь вы приняли меры к увольнению Шаланина? — безразлично без 3-го пункта или по 3-му пункту. Ведь вы стояли во главе ведомства: должны вы были заботиться о том, чтобы ведомство давало нам правосудие?

Щегловитов. — Конечно.

Председатель. — Теперь происходит такой случай, как с прокурором Шаланиным. Вы знаете, что такие случаи становятся известными, в особенности в судейских кругах и в кругах адвокатуры. Это деморализует ведомство. Допущение одного случая ведет за собой тысячи последствий. Вы не сознавали этого?

Щегловитов. — Мне не казалось, что будут такие тяжкие последствия.

Соколов. — Скажите, пожалуйста, за время вашего министерства, вы принимали кандидатами на судебные должности евреев?

Щегловитов. — Нет.

Соколов. — Чем вы при этом руководились?

Щегловитов. — Тем, что им, в виду их религиозных особенностей, не по плечу была бы судебная деятельность.

Соколов. — В чем религиозные особенности могли препятствовать судебной деятельности?

Щегловитов. — В этом отношении, я, чтобы пространно не разъяснять этого вопроса, сошлюсь на особое мнение Ф. Н. Плевако, представленное им статс-секретарю Муравьеву по вопросу о допущении лиц иудейского вероисповедания в адвокатуру.

Соколов. — Вы сочли возможным включить в число основ вашей деятельности этот взгляд на иудейское вероисповедание, как на препятствие правильному отправлению судебных функций?