Падение царского режима. Том 3

Вырубова. — Ведь всякий человек может составлять молитвы по своему желанию.

Председатель. — А знали вы, что этот Распутин был развратный и скверный человек?

Вырубова. — Это говорили все, я лично никогда не видела; может быть, он при мне боялся, знал, что я близко стою от двора. Являлись тысячи народа, масса прошений, но я ничего не видела. Во-первых, вы же знаете, ведь никакая женщина бы не согласилась любить его, ведь он старый человек; сколько же ему было, — 50 лет, я думаю.

Председатель. — Тетрадка полна разных записей, на какие-то мистические темы… «Дивный бог», «Ваша благодать»…

Вырубова. — Да, я всегда массу записывала.

Председатель. — Так я вас спрашиваю, играло в вашей жизни роль это религиозное мистическое начало?

Вырубова. — Да, я всегда искала; массу записывала из книг; из того, что он говорил, очень много записывала.

Председатель. — Разве это не свидетельствует о том, что вы интересовались им исключительно?

Вырубова. — Им — нет; всеми, кто говорил что-нибудь.

Председатель. — В вашей тетрадке есть записи только о нем, а ведь вы встречали, наверно, не одного Григория Распутина. Почему нет других?

Вырубова. — Да, конечно, я многих встречала, но у других существуют сочинения, книги разных авторов; он же не писал, а говорил, его записывали, потому что он был неграмотный.

Председатель. — У вас записана телеграмма Распутина, из Покровского: «Ваш ему недоволен или мне я им не нуждаюсь, маленькой немного похворает ничего будет легче». Что это такое?

Вырубова. — Я не помню, это старое. «Маленькой», это, наверно, наследник, он очень часто болел, особенно ногою. Они всегда просили о нем помолиться.

Председатель. — «Отец ничего».

Вырубова. — Это, вероятно, мой отец, я просила помолиться.

Председатель. — «О докладе не беспокойтесь».

Вырубова. — Это, вероятно, я об отце что-то просила. Должно быть, очень старая тетрадка, посмотрите — в каком году.

Председатель. — А новее у вас ничего нет?

Вырубова. — Нет.

Председатель. — Вы все сожгли? Почему вы сожгли целый ряд документов?

Вырубова. — Я почти ничего не жгла.

Председатель. — Почти.

Вырубова. — Да, сожгла только несколько последних писем императрицы, не хотела, чтобы они попали в посторонние руки. Когда меня захватили, я сожгла несколько писем, но, кажется, у меня еще осталось все там, в домике. Там делали обыск. Я была больна. Не знаю, нашли что-нибудь или нет. Эта тетрадка — не помню какого года.

Председатель. — А по тетрадке вы не можете указать год?

Вырубова. — Я полагаю, что это самый первый год.

Председатель. — А все-таки… «Поручает мою хорошую Веру»… Кто это Вера?

Вырубова. — Правда, не помню совсем; я даже не помню, что у меня такая тетрадка была.

Председатель. — «Рачко бог знай, а Родзянко пусть судит бог»… Странник и Родзянко; это ведь какой-то особенный странник, который занимается немного и политикой?

Вырубова. — Говорят, он занимался политикой, но со мной лично он никогда не говорил о политике.

Председатель. — А вы сами политикой никогда не занимались.

Вырубова. — А зачем мне было заниматься политикой?

Председатель. — Разве вы никогда не устраивали министров, не проводили доклада?

Вырубова. — Нет.

Председатель. — Но вы сводили императрицу с министрами?

Вырубова. — Я даю вам честное слово, что никогда ничего подобного.

Председатель. — Вы лучше честного слова не давайте.

Вырубова. — Зачем мне министров сводить? Ведь я их совершенно не знала.

Председатель. — А Протопопова, Штюрмера?

Вырубова. — Штюрмера я не знала, Протопопова видела, когда он давно уже был министром.

Председатель. — Вы не можете объяснить это место телеграммы: «Родзянко пусть судит бог»…

Вырубова. — Нет, не знаю, за что судит; может быть, он просил чего-нибудь.

Председатель. — «Благословляю и целую тебя». Разве вы позволяли ему целовать себя?

Вырубова. — Да, у него был такой обычай. Когда я пошла к Милице Николаевне, она мне объяснила, что он всех целует три раза. Она сама подошла к нему, он поцеловал ее, и всех тогда целовал три раза, христосовался.

Председатель. — А вы не замечали в этом страннике никаких особенностей, может быть, он целовался не три раза, а много больше, не только христосовался, а немного больше?…

Вырубова. — При мне — никогда, я ничего не видела. Он был стар и очень такой неаппетитный, так что я не знаю.

Председатель. — Вы не отрицаете, что эта телеграмма — его?

Вырубова. — Да.

Председатель. — А тетрадка ваша к какому году относится?

Вырубова. — Вероятно, к 1907 или 1908; я потом ничего не писала никогда.

Председатель. — «Поцелуй всех». Что это значит?

Вырубова. — Всем привет передавал.