— Я не припомню. Потом мне кто-то говорил, что ее видели заграницей, кажется, в Болгарии.
Председатель.
— Еще есть окончание: Васильев С. П. Белецкому: «Гора Провал.[*] Дача. Деловая. Дело прошло хорошо. 26 июля». Как раз в день сенатского решения.
Белецкий.
— Меня интересовало окончание дела. Я просил, чтобы меня поставили в известность. Я дал адрес, и он мне телеграфировал.
Щеголев.
— И еще раз департаменту пришлось оказать услугу Шорниковой, когда она хлопотала о разводе.
Белецкий.
— Но ведь это, в сущности, чисто благотворительная.
Председатель.
— Почему так переплетен экземпляр этого запроса?
Белецкий.
— Я просил собрать все материалы по делу, чтобы в случае необходимости были под рукой; тогда у Бертгольда взяли.
Иванов.
— А Бродский до сих пор жив?
Белецкий.
— Нет. Он провален. Он заграницей. Потом он подыгрывался к партии, желал восстановить себя.
Иванов.
— Он молодой?
Белецкий.
— Нет, ему более тридцати лет.
Щеголев.
— По поводу Озоля, вы указали, что, когда появились слухи, департамент полиции не считал возможным их опровергнуть. А скажите, не было ли в практике таких случаев, когда департамент полиции, наоборот, кое-что делал для того, чтобы люди, заведомо не принадлежавшие к департаменту и не бывшие секретными сотрудниками, могли считаться таковыми?
Белецкий.
— Не помню.
Щеголев.
— Не может ли быть, чтобы упоминались фамилии лиц, которые не были сотрудниками?
Белецкий.
— Нет, нет, за мое время этого не было. Может быть, это может осветить Комиссаров за свою пору. Я понимаю вас. Но за мой период времени этого не было, и за полковника Еремина я ручаюсь, что он не мог этого допустить.
Щеголев.
— Вы не помните такого циркуляра о Хрусталеве-Носаре?
Белецкий.
— Я помню, что в свою пору, интересовался, что такое Хрусталев-Носарь, когда был заграницей. Мне сообщали некоторые сведения; был разговор, что Хрусталев украл часы, когда дошел до такого состояния. Потом я узнал, что он больной и не имеет никакого значения.
Щеголев.
— Нет, в смысле прикосновенности?
Белецкий.
— Нет, нет, такого циркуляра не могло быть. Хрусталев обращался, чтобы получить разрешение для возвращения в Россию, для окончательного разрешения его дела.
Председатель.
— Мы на некоторое время прервем ваш допрос, чтобы дать вам возможность написать.
Белецкий.
— Это не так-то легко, шесть листов написать, когда в грязь окунешься, когда каждое слово является страданием душевным. Я не сплю, доктор может подтвердить. Он мне прописывает и молоко и яйца, а я ничего не могу есть.
Председатель.
— Если вы ничего не имеете, я к вам зайду, и вы мне передадите, что вы написали, чтобы мне постепенно с этим ознакомиться.
Белецкий
. — Я просил бы просмотреть мое первое показание, которое касается промышленных комитетов, административной части. Может быть, я увлекся. Я люблю административное дело.
Председатель.
— Я прочел, я задам вам вопросы. Пожалуйста, поработайте интенсивнее, чтобы закончить ваш допрос и сообразить, какие из него делать выводы, если это позволит состояние вашего здоровья. Дайте нам что-нибудь в понедельник и что-нибудь в среду.
Белецкий.
— Слушаюсь. Для понедельника у меня суббота и воскресенье, а для среды — понедельник и вторник.