Падение царского режима. Том 5

Председатель. — Разве вам не было известно о существовании специальной комнаты в департаменте полиции, в которой производилась эта перлюстрация, и что был специальный чиновник, очень известный и очень старый, задачей которого была именно перлюстрация писем, причем он это делал изумительно искусно?

Золотарев. — Существование какой-нибудь комнаты в департаменте полиции и чиновника, может быть, с моей стороны и упущение, но я положительно удостоверяю — я этого не знал, это безусловно.

Председатель. — Но вы знаете, что там чиновник Зыбин[41] работал в составе особого политического отдела, именно над искусным вскрытием присылавшихся ему писем.

Золотарев. — С положительностью удостоверяю, что я этого не знал.

Председатель. — Но когда вам не случайный, а подведомственный вам чиновник докладывал, скажем, копию письма, которую ему представили, разве вы не интересовались узнать, каким путем, налаженным, строго установленным, бюрократическим, к вам это письмо дошло? Кто тот человек, который, не будучи судебным следователем и без разрешения окружного суда, превысил свою власть, присвоивши себе функции, которые предоставлены только судебным установлениям — вскрытие писем не по судебному делу и без разрешения окружного суда?

Золотарев. — Я никогда не спрашивал, откуда эти письма. Я знал, что перлюстрация существует, но на каком основании она действует, — я этого не знал.

Иванов. — Словом, вы к этому относились безучастно?

Золотарев. — Это факт, существовавший до меня и после меня.

Иванов. — Меня интересует, главным образом, как вы, товарищ министра, к этому относились.

Золотарев. — Я не могу сказать, что я относился безучастно, равнодушно, но я, как товарищ министра, по этому поводу никаких расследований не производил и не выяснял, потому что это не входило в мои функции. То же самое, если мне сообщали, что по агентурным данным имеются такие-то сведения, я не спрашивал, какой агент, как его фамилия, так как я знаю, что это должно быть подкреплено другими данными. Точно так же и эти сведения — сообщалось, что они из перлюстрации получены, и я не мог считать, что они являлись неубедительными.

Председатель. — Я не понимаю, как вы сказали, что к вам это не имело отношения? Вы — товарищ министра, заведующий департаментом полиции, стало быть, если кто-нибудь там нарушал закон и это стало вам известно, то вы, как начальник, должны принять меры. Теперь вам систематически приносят перлюстрированные письма. Вы, зная совершенно определенно, что письма получены не судебным следователем, не властью и решением суда, вы тем не менее это терпите, как систему. Систематически чиновник Зыбин нарушает закон, и вам это становится известным из доклада. Вот сенатора Иванова и беспокоит это обстоятельство, что вы лицо, бывшее в судебном ведомстве, столь нам близком и дорогом, зная положение о том, что только окружный суд может нарушить тайну моих писем, и вы, попавши в эту атмосферу беззакония, миритесь с этим беззаконным явлением. Вот то, что возбуждает тяжелое чувство.

Золотарев. — Я понимаю, но для меня было ясно, что я не имел возможности изменить этот порядок.

Председатель. — Разве не входило в обязанность товарища министра устранять все незаконное, что есть в действиях подчиненных лиц? Разве есть какая-нибудь другая более высокая обязанность?

Золотарев. — Подчиненных лиц — да.

Председатель. — Чиновник Зыбин вскрывает письма и передает по инстанции и в конце концов начальник отдела и директор департамента полиции приносят вам эти письма или докладывают в вашем присутствии министру, мне кажется, что признак подчиненности здесь есть.

Золотарев. — Во-первых, я не знал, что это за Зыбин, так что у меня в этом отношении сомнения не было.

Председатель. — Может быть, вы из газет узнали о таких инцидентах? Вы изволили сказать, что секретное сотрудничество есть система, которая с точки зрения юридической и — к сожалению, приходится констатировать — с этической останавливала на себе внимание. Но вопрос о законности перлюстрации систематически останавливал на себе внимание общественных кругов и политических деятелей (читает): «Жалобы публики на почтовые непорядки нашли себе под конец реальное выражение. В 48-м заседании Государственной Думы 3-го созыва при обсуждении бюджетных смет известный депутат Шульгин открыто указал, что письма на почте вскрываются не только судом, но и охранного отделения жандармами. Представитель правительства — начальник главного управления почт и телеграфов тайный советник Севастьянов заявил тогда, что брошенное с трибуны Государственной Думы обвинение является плодом фантазии депутатов и что никаких черных кабинетов в его ведении не существует». То, что я позволил себе огласить — это ходячая мысль, это вопрос, на котором общественные круги систематически скрещивали свои шпаги с представителями правительства. Так что вопрос был поставлен. Плод назрел.