Падение царского режима. Том 5

Золотарев. — В Петрограде ничего не сделал. Я и докладывал Комиссии, что, вернувшись в Новочеркасск, говорил по поводу этих заявлений, которые все изложены здесь, в письме Аксакова, которое было, действительно, мне писано. И он мне указал три случая исправлений, имевших место. Он ссылается, говорит — все это совершенно верно, что впоследствии оказалось, по экспертизе, произведенной в Петрограде на суде, оказались подлоги. Следствие по этому поводу производилось. Я же добавлю, что я потребовал. Тут сказано: кто-то говорит. Надирадзе это говорит. Позвольте мне узнать, какие, собственно, были подлоги и в чем они заключались? Я ведь до сих пор не знаю этого. Ведь это, собственно, громкие слова, сказанные человеком, который не знает дела, который его не видел… Вы меня простите… Который что-то слышал со стороны и который должен был знать о том, что какие там были подлоги, и их не знал, а пишет относительно того, что он слышал или говорил сам Лыжин. Протокол осмотров, который имеется в деле, при благородном негодовании товарища прокурора Аксакова, подписан им или он не подписывал? Он подписал протокол осмотра, который имеется при предварительном следствии или не подписал? Является ли его подпись гарантией правильности для прокурора палаты, который не наблюдает за этим самым делом? Или подпись этой бумаги не является гарантией, и что это сделано для того, чтобы в будущем свалить ответственность на прокурора палаты. Я этот вопрос хотел бы выяснить. Я разговаривал со многими лицами, и никто мне ничего подобного не заявлял, что было в этом письме. Вы требуете от меня, чтобы я, когда ездил в Петроград и когда я получил это письмо с указанием (вы меня извините, если при негодовании я сказал эти слова, но они написаны, упущены), какое же я право имел назвать человека негодяем, человека, о котором я что-то слышал со стороны, что он сделал. Когда я приставлен к этому делу, когда я должен смотреть и когда я должен сказать, что вот, что он сделал. Вы меня простите, г. председатель, я может быть, горячусь.

Председатель. — Пожалуйста, мы оба горячимся. То, что здесь написано, ужасно.

Золотарев. — Я понимаю. А не ужасно то положение, в которое поставили меня перед лицом посторонним, которое меня не знает? Кто меня знает, для того это значения не имеет. К несчастью, в гробу лежит Сергеев, но есть другие. То лицо, которое было освобождено от всех занятий, должно было сидеть в этом деле, и позволяет следователю, я не знаю, сумасшедшему, или что, вести и подписывать эти бумаги. А затем когда я уехал, простите меня, я уехал на 10 дней или на две недели, значит, за какой-то промежуток всего в пять дней обнаружилось все это. Для чего понадобилось посылать письмо, сохранять о нем копии?[49] Для чего это нужно? Подумайте над этим. Три года продолжалось следствие, и вот в пять дней вдруг открылось что-то и нужно было посылать письмо с указанием: «вы скажите министру». Я пойду к министру. Я буду сваливать с себя на министра, который скажет: что же я буду делать сейчас? Нет, я к министру не пошел. Я пошел туда, откуда это пришло. Я не остался в Петрограде. Я вернулся. Я приехал. Я пригласил Сергеева. Я говорил с Сергеевым. Я смотрел дела. Тут были кандидаты, я пригласил их. Я говорил: покажите мне. Я их пригласил к себе: «вы мне скажите, в чем дело». Никто мне ничего не говорит. А вы извольте посмотреть, какое количество вещественных доказательств. Я дрожал над этими вещественными доказательствами. Я на них спал в вагоне. Привез, потому что знал, что написано, и сдал. Я хотел, чтобы все было выяснено. Я не бросил их в воду. Не привез подложных протоколов. Я привез вещественные доказательства. Куда привез? На судебное дело, где были защитники. Я знал, что такое вещественные доказательства, когда люди сидят под стражей три года, когда за два месяца до окончания этого дела поднят вопрос такого рода, что какой-то подлец производил следствие и ставит меня в затруднительное положение: как поступить. Я говорю: просмотрите все, мы сломаем все дело моментально. Не могу я сам лезть в ящик. Я зову экспертов. Они говорят: нет, подлога нет. И, вероятно, много было изменений различных. Я все сделал, я все принес суду.

Председатель. — Вы говорите о посторонних лицах. Но ведь это лицо было ближайшим сотрудником Лыжина. Пред нами объективный факт. Ведь это историческое дело. И пред нами объективный факт, который заключается в том, что Лыжин совершал подлоги. Так что это указание вызывается совершенной соответственностью действительности. Как же вы могли оставить без внимания такое указание, которое, как мы теперь знаем, имело основание?