Падение Запада. Медленная смерть Римской империи

Зачастую их сыновья попадали в качестве заложников в империю и получали хорошее римское образование. Один из двух алеманнских вождей под Аргенторатом носил имя Серапиона, поскольку его отец почитал бога Сераписа, пока жил на территории империи. Предводители варваров постоянно пировали с командирами римских гарнизонов в приграничных пунктах, что позволяло обеим сторонам изучать друг друга и предугадывать будущие события. В нескольких случаях римляне использовали этот обычай для захвата в плен или убийства важного гостя.

Племена представляли собой для империи пусть не главную, но постоянную угрозу. Временами римлянам удавалось настолько усилить свои позиции в приграничных районах, что на протяжении жизни целого поколения здесь не проводилось крупных операций. Готы, жившие в Северном Придунавье, похоже, притихли на несколько десятилетий после военных действий, предпринятых Константином. Стычки с племенами, обитавшими по ту сторону границы, происходили довольно часто, но, как правило, в них не участвовали крупные силы. Масштабные вторжения в Британии удалось успешно подавить, отправив туда comes во главе всего двух парных соединений auxilia palatina галльской полевой армии. Основным видом военной активности варварских племен всегда были набеги. В ответ римляне пытались изловить нападавших (как правило, во время возвращения их назад, когда те, нагруженные добычей, передвигались медленнее). Римляне рассчитывали на быстроту перемещений и внезапность — точно так же, как их враги. Аммиан Марцеллин описал немало кампаний очень малого масштаба в таких деталях, которые остались за пределами рассказов о войнах прежних времен. Мы читаем о налетчиках, потерпевших поражение от римлян: те застали их врасплох, в то время как варвары мылись в реке и красили волосы в рыжий цвет. В другом месте он повествует о другой группе, перебитой в результате сознательного нарушения перемирия римлянами во время переговоров. Описывая кампании Юлиана, Аммиан Марцеллин отмечает: «Кроме этих сражений, в разных областях Галлии состоялось и много других, менее заслуживающих упоминания; описывать их не стоит как потому, что они не принесли важных результатов, так и потому, что повествование не стоит перегружать маловажными подробностями». Это тем более поразительно, если учесть малый масштаб боев, о которых он считает нужным рассказать. Принципиальным отличием от более ранних периодов является тот факт, что он описывает так много случаев личного участия императора в столь незначительных операциях. В I—II веках подобные дела находились в ведении наместниковсенаторов или кого-то из их подчиненных; в IV веке добиться удачного их выполнения стало куда труднее^{317}.

Глава двенадцатая. ЯЗЫЧНИКИ

Говоря о своих деяниях на службе у Констанция, я призываю в свидетели Зевса и других богов, охраняющих города и наш народ. Я вел себя с ним так, как я хотел бы, чтобы вел себя со мной мой собственный сын.

…Разве он не упрекал и не высмеивал меня, служившего столь верно ему, убийце моего отца, братьев, родных и двоюродных — ему, казнившему в конечном итоге всю мою семью?

Император Юлиан, 361 год^{318}

Юлиану исполнилось всего тридцать лет, когда он стал единовластным правителем империи. Всем поспешно объявили, что Констанций II, умирая, провозгласил его своим преемником, и вполне вероятно, что это была правда: ведь в течение жизни всего двух поколений мужская линия обширного многочисленного семейства Константина оказалась уничтожена. Больше претендентов не появлялось, и военачальники и чиновники поспешили засвидетельствовать Юлиану свою преданность. Это не помогло предотвратить чистку, последовавшую после прибытия нового августа в Константинополь в конце года. Как всегда, сохранились упоминания лишь о наиболее известных жертвах. По крайней мере четверо крупнейших чиновников было казнено (двоих сожгли живьем при стечении народа), полдюжины изгнано. Даже Аммиан Марцеллин, в целом благосклонный к Юлиану, чувствовал, что по крайней мере один из казненных не совершил ничего, что заслуживало бы наказания. Другую жертву, известного Павла Катену («Цепь»), не оплакивал никто^{319}.