Падшая женщина

Укладывая Ванечку спать, Лариса признавалась себе, что сын вырос чужим. Не таким должен был быть ее мальчик, совсем не таким. Не было в нем ничего от нее, ни капельки. Сыном Захарова – вот кем был Ваня. И что-либо менять было уже поздно. Если бы мальчик хоть раз потянулся к ней, хотя бы во сне, невольно, ненароком, не понимая, что делает… но даже этого Лариса не дождалась. Ваня и спал как Захаров – сосредоточенно, сдвинув бровки и высунув из-под одеяла коленку, как будто для отпора неведомых врагов.

Захаров, благодаря Ларисиной заботе, пошел на поправку. Ваня радовался и ластился к нему. Лариса смирилась и со своим положением, и с тем, что в этом доме она чужая.

Когда муж окончательно встал на ноги и вернулся на работу, на нее накатила такая апатия, такая тоска, что она сама была готова вернуться в «мертвый дом», добровольно. Лариса уже не боялась, что Захаров снова ее туда отправит – насильно. Она уже ничего не боялась, ничего не ждала и не хотела. Ванечка рос, Захаров ходил на работу, она занималась хозяйством. Каждый день был похож на предыдущий – в этом ее жизнь мало отличалось от больничной.

Даже когда она разбирала шкаф и случайно наткнулась на старую, пропахшую плесенью наволочку, в ее душе ничего не перевернулось. Лариса, конечно же, сразу узнала наволочку, в которую зашила деньги. И долго сидела на кровати, поглаживая старую выцветшую ткань. Она распорола шов, и деньги высыпались ей на колени. Лариса засмеялась. В ее памяти сложилась совсем другая сумма. Ей казалось, что в этой наволочке хранятся несметные сокровища, богатство, которое позволит ей сбежать навсегда. Эта наволочка была для нее символом новой жизни, надеждой, мечтой. И когда она перебирала купюры, складывая их в стопочку, то могла только смеяться. Денег было мало. Или за это время она разучилась считать – ведь ей заново приходилось узнавать, сколько стоят молоко и хлеб. Наволочка хранила в себе разбитую вдребезги мечту, от которой остались только обесцененные банкноты. Лариса зашила деньги назад и положила наволочку подальше, на самое дно шкафа. Точно так же она научилась забывать, убирать подальше воспоминания – так, чтобы и не добраться.

И после этого, после того, как она снова спрятала наволочку вместе с собственными чувствами и мечтами, вместе с надеждами и ожиданиями, у них с Захаровым началась новая жизнь. Лариса была хорошей женой. Можно сказать, что она его даже полюбила, как жертвы влюбляются в своих мучителей. Ванечка к ней привык и стал называть мамой. Внутренне, чувствами, он по-прежнему был чужой, папин, но Лариса уже ничего и не ждала. Достаточно было слова «мама». Она заново стала общаться с соседками, разговаривать, улыбаться, стоять в очередях. Потихоньку изменила дом и участок – повесила новые занавески на кухне, посадила цветы и деревья, устроила несколько грядок, поставила крошечный парник. Лариса нашла для себя страсть – копаться в земле. Земля ее успокаивала. Когда она погружала руки в чернозем, пропалывала, высаживала, на сердце становилось легко. И цветы радовали душу и глаз. Ларисе нравилось прикасаться к деревьям, чувствовать ладонями кору. Она засушивала особенно красивые листочки, создавая свой собственный гербарий, о котором никому не рассказывала. Боялась, что Захаров отберет и запретит.

Да, страх с ней остался, но приобрел другие формы – вот как гербарий. Хотя, казалось бы, что в этом преступного? Но Лариса, точно маленькая девочка, прятала свои сокровища на нижней полке шкафа, заваливая постельным бельем. Там же, где хранились наволочка и фотография Петра, мутная, черно-белая, которую она прятала еще в больнице под матрасом. Сначала она доставала ее часто, всматривалась в уже совсем незнакомое лицо, настолько незнакомое, что приходилось себя убеждать – да, это ее Петя, отец ее ребенка, ее любимый. Но со временем даже необходимость доставать фото отпала. Она больше ничего не чувствовала. Совсем.

Она съездила и в монастырь. Так о многом хотела попросить, но когда взяла свечи, подошла к иконам, просьбы вылетели у нее из головы. Ни одной не осталось. Она поставила свечу, но даже не помолилась. Не знала, о чем. Не знала, за что просить прощения и в каких грехах каяться. Не знала, чем поделиться с Богом. Так и ушла, забыв перекреститься.