Падшие

Лорен Кейт Падшие

Моей семье, с признательностью и любовью

Но рай заперт…

Мы должны обогнуть мир и посмотреть, нет ли лазейки где-нибудь сзади.

Генрих фон Клейст. О театре марионеток

Благодарности

Огромное спасибо всем сотрудникам «Рэндом хаус» и «Делакорт пресс» за то, что они сделали столь многое — столь быстро и хорошо. Венди Лоджиа, чье непринужденное великодушие и воодушевление подстегивали меня с самого начала. Кристе Витоле — за неимоверно полезную закулисную работу. Бренде Шильдген из Калифорнийского университета в Дэвисе — за информацию и вдохновение. Наде Корнье — за помощь в том, чтобы вся эта затея стронулась с места. Теду Малаверу — за резкое, любезное и забавное редакторское руководство. Майклу Стернсу, бывшему шефу, а теперь надежному коллеге и другу. Ты просто гений.

Моим родителям; дедушкам и бабушкам; Робби, Ким и Джордану; и моей новой семье в Арканзасе. Мне не хватает слов, когда я думаю о вашей неколебимой поддержке. Я люблю вас всех.

И Джейсону, который разговаривает со мной о персонажах так, будто они реальные люди, пока мне не удается их понять. Ты вдохновляешь меня, ты бросаешь мне вызов, ты каждый день смешишь меня. Тебе принадлежит мое сердце.

В НАЧАЛЕ

Хельстон, Англия, сентябрь 1854 года

К полуночи ее глаза наконец-то обрели форму. Взгляд их был кошачьим, наполовину решительным, наполовину осторожным — преисполненным тревоги. Да, они вышли в точности такими, как нужно, эти глаза. Взлетающиеся к тонким изящным бровям под ниспадающей волной темных волос.

Он поднял листок, держа его на расстоянии вытянутой руки, чтобы оценить собственные успехи. Работать, не видя ее перед собой, было трудно, но, с другой стороны, он не сумел бы рисовать в ее присутствии. С тех пор, как он приехал из Лондона, — нет, с тех пор, как впервые увидел ее, — ему постоянно приходилось следить за тем, чтобы она была от него как можно дальше.

Теперь она приближалась к нему с каждым днем, и каждый день был труднее предыдущего. Вот почему утром он уедет — в Индию или в одну из Америк, это не имело значения. Где бы он в итоге ни оказался, там будет проще, чем здесь.

Он вновь склонился над рисунком, со вздохом подправляя большим пальцем угольную линию ее полной нижней губы. Мертвая бумага, безжалостная самозванка, оставалась единственным способом взять ее с собой.

Затем, выпрямившись в кожаном библиотечном кресле, он ощутил это. Теплое прикосновение чуть ниже затылка.

Ее.

Уже саму ее близость он ощущал особенным образом, словно жар, выплескивающийся, когда горящее бревно рассыпается пеплом. Даже не оборачиваясь, он знал: она здесь. Он закрыл альбом с ее изображением, но не мог сбежать от нее самой.

Его взгляд упал на стоящий в противоположном конце гостиной диван с обивкой цвета слоновой кости, где она неожиданно объявилась несколькими часами ранее, в одеянии розового шелка, чтобы рукоплескать прелестной клавесинной пьесе, исполненной старшей дочерью хозяев дома. Он долго рассматривал окно, выходящее на веранду, где за день до того она ждала его с букетом диких белых пионов. Она все еще полагала, что влечение, которое испытывает к нему, невинно, что их частые встречи в беседке лишь… счастливые совпадения. Какая наивность! Он никогда не станет ее разубеждать — ему одному нести бремя этой тайны.

Он встал и обернулся, оставив альбом в кожаном кресле. Ее силуэт в простом белом пеньюаре четко вырисовывался на фоне алой бархатной портьеры. Черные волосы выбились из косы. Выражение лица было в точности таким, как он столько раз рисовал. На щеках разгорался жаркий румянец. Она рассержена? Смущена? Он жаждал узнать, но не мог позволить себе спросить.

— Что вы здесь делаете?

Он услышал в собственном голосе раздраженные нотки и пожалел, сознавая, что она не поймет его резкости.