Падшие (ЛП)

Падший ангел всегда находится на грани превращения в зверя, когда примитивные желания берут верх над рассудком, и наши глаза окрашиваются тенями или пламенем. В эти моменты инстинкт затмевает рассудок, и весь смысл пылает адским пламенем жестокости или похоти. Ангельская часть, наша память о словах и нашем прошлом, всё это полностью сгорает. Вот что значит быть Падшим.

Когда проступает наше истинное лицо, мы трахаемся, мы убиваем, мы берём то, что принадлежит нам.

Наблюдая, как Захра разливает шампанское, я оказался заворожён её движениями, золотистым оттенком её кожи, изгибами её талии. Я не мог перестать думать о ней в моей ванне, о капельках воды на её загорелой коже.

А когда эти два тощих мужика стали пялиться на неё, я осознал, что хочу оторвать головы от их тел.

Я старался сохранять сосредоточенность, прислушиваться к новостям о Мистериум Либер. Это ключ ко всему. Я спалю мир дотла, чтобы заполучить её в свои руки. Я полностью уничтожу Свободный Народ, сотру их кости в порошок. Я удобрю поля Альбии их кровью.

И мне нужно скоро нанести удар.

Рассказывая Захре о своём падении, я опустил несколько моментов. Ей не нужно знать про Лилит.

В присутствии Захры я чувствовал, как мои мысли становятся тёмными так же, как когда-то в присутствии Лилит. Моё истинное лицо угрожало проступить в любой момент… совсем как в сражении. Эта пустота затмевала мой разум, лишала рассудка.

И если Захра увидит моё истинное лицо во всём его ужасе, она больше никогда не посмотрит на меня по-прежнему. Будучи Ангелом Смерти, я напоминал человечеству о том, что они сильнее всего пытались забыть. Смертные всю свою жизнь пытались забыть одну важную правду: что они действительно смертны. Они находили способы держать страх смерти в узде, убедить себя, что они смирились с этим, что они продолжат жить в той или иной форме.

Смертность человечества была ужасающей бездной, взгляда в которую они не выносили; она была могилой, зиявшей перед ними. Так что они воздвигли хрупкие сооружения из красивой лжи, чтобы скрыть её. Они игнорировали ждущую их могилу, грядущее исчезновение. Они говорили себе, что станут вечными посредством Альбии или Бога.

Моё истинное лицо было штормовым ветром, который налетал, разрывал красивую ложь на куски и заставлял посмотреть в ту разевающуюся бездну. И это всегда ломало их разум. Я свёл с ума немало храбрых солдат.

И когда эта звериная сторона меня проявлялась, я двигался как ветер, рассекая тела своих врагов и купая поля в их крови.

Пока я смотрел, как полуголая Захра подходит ближе к потайной комнате, мои мысли начали меркнуть, кровь стремительно неслась по венам. И это проблема, поскольку я чувствовал, как ускользает мой рассудок. Вот только я не думал о смерти. Нет, я думал о тысяче непристойных вещей, которые мне хотелось бы сделать с её совершенным телом — где мне хотелось бы потрогать её, погладить, заставить стонать, пока я вожу пальцем по её самым чувствительным местам. Я хотел знать, какова она на вкус, как её соски будут ощущаться у меня во рту.

Когда Захра — или как там её имя, бл*дь — была так близко, я чувствовал, что вот-вот сорвусь. И что тогда случится? Я могу убить всех вокруг меня, выдрать их сердца. Или же я могу сделать нечто совершенно иное.

Желание было странным и приятным безумием. И оно казалось мне куда более опасным, чем сражение.

Когда она встала перед двусторонним зеркалом, мой взгляд скользнул по изгибам её грудей, шёлковому материалу между её бёдрами, по фигуристым ногам. Я задрожал от удовольствия, фантазируя о том, чтобы сорвать это всё и жёстко оттрахать её у стены.

Я знал, что она опасна. И теперь я понимал, как именно она опасна.

«Опасна… Захра… желание…» Эти слова путались в моей голове, тени скользили в моих мыслях.

Затем она нажала на кнопку открытия двери и шагнула внутрь. Огонь вспыхнул в моём теле, и меня пронзил острый укол голода.

Каждый мой мускул напрягся, когда она проскользнула ко мне в крошечную комнату.

«Взять её… моя… потерять контроль…»

Я осознал, что упираюсь ладонями в зеркало и склоняюсь над ней. Доминирую над ней. Мои губы находились у её уха, и я с трудом мог вспомнить, как сплетать слова в связной манере.

Наконец, я прошептал:

— Что ты здесь делаешь?

Она затихла на долгое время. Я подозревал, что она придумывает ложь. Она много врала, и я не был уверен, то ли хочу оттрахать её, то ли наказать, то ли и то, и другое.

Затем она положила ладонь на мой затылок, и все мысли на мгновение помутились, лишив меня возможности принимать взвешенные решения.

Она что-то мне прошептала, но я мог сосредоточиться лишь на ощущении её руки на моём затылке, на её тёплом дыхании на моей щеке, и на той шёлковой сорочке, задевавшей меня.

Я не позволю тьме завладеть моим разумом. Я Яд Божий, и я сохраню контроль. Но что, бл*дь, она мне говорила?

Я хотел рассказывать ей всякое. По причинам, которых я не понимал, я ощущал страннейшее желание признаться ей в разных вещах.

— Что? — переспросил я как идиот.