Падшие в небеса. 1997 год

— Тяжела твоя ноша, тяжела твоя участь! И не знаю, что сказать тебе. Очень все плохо в душе твоей как я вижу. Очень все плохо и в бытие твоем. Но решить ты должен сам, и никто более. Никто не смеет, решать за человека. Но Бог может направить его на путь истинный! — говорил негромко отец Андрей. Он не смотрел в глаза Сергею. Он не хотел в них смотреть, ему это доставляло боль, внутреннюю боль и страдание.

— Я понимаю вас батюшка. Понимаю.

— Велики грехи твои, велики настолько, что не знаю, как ты живешь с этим камнем на сердце?! Как ты вообще можешь ходить с такой ношей?!

— И что же мне делать батюшка?

— Тебе нужно сын мой сделать такое добро, после которого тебе бы было не стыдно умереть и предстать перед Господом нашим. Вот, что я думаю тебе надо.

— И я смогу батюшка сделать такое добро?

— А вот это только Бог и знает сын мой. Только он один. Но тебе, тебе сейчас нужно принять важное и как я понимаю судьбоносное решение. Это трудно. Трудно, но нужно это сделать. Вот такой совет мой будет. Сергей, задумался. Он, молча, смотрел на отца Андрея. Тот опустил взгляд и перебирал на своей рясе золотую цепочку, на которой весел крест. Повисла тягостная тишина. И лишь тиканье ходиков на стене прерывали эту пустоту звуков.

— Вы знаете, что совершил я много плохого, но я хочу за это ответить и совершить хорошее. Понимаете сейчас ответить, не перед Господом, а сейчас. И я хочу сейчас, совершать хорошее, работать на добро. И я хочу, что бы люди, которые совершают плохое, сейчас отвечали за это, а не потом, пред Господом… — Сергей тяжело дышал. Вы меня презираете и ненавидите батюшка? — неожиданно спросил Сергей?

Отец Андрей ответил не сразу. Он посмотрел в окно, затем мимолетом взглянул на Вавилова и тяжело вздохнул.

— Я не могу тебя ненавидеть сын мой. Не имею права. Видеть тебя мне неприятно, но ненавидеть я тебя не могу. Но есть вещь, которая меня радует в тебе. Ты искренне хочешь сделать добро и поверить в Бога. Ты заслуживаешь прощения. Вот и все.

— И все? То есть такой как я просто верит в Бога и все?

— Пойми вера в Бога это тяжелая ноша, а не забавное увлечение. Это ответственность к себе и главное к окружающим. Ведь вера заставляет человека быть лучше. Вот так сын мой. Не все это могут осознать. Очень мало людей это осознают. Ты не смотри, что на пасху у нас вся страна красит яйца и печет куличи, они делают это по инерции. Наш народ, к сожалению болен духовно. Он изломан морально. Как ты. Тебя изломали в юности и ты до сих пор из этого капкана выбраться не можешь. Так и народ наш. Он болен, но не хочет в этом сознаться. Но сознаться придется, а иначе народу такому не будет места на земле грешной. Так уж Господь решил. А я, и ты молиться за это должны. За то, что бы все мы поняли это, поняли и покаялись.

— Страшно батюшка. Страшно.

— Земная жизнь человека, сын мой, вообще страшная и противная штука. Но ее выдумал господь для наших с тобой испытаний когда изгнал Адама из рая…

— Спасибо вам, отец Андрей. Я пойду, мне много обдумать надо. А вы батюшка поможете мне, ну если вам надо будет какое правое, праведное дело совершить? Поможете мне? Ну, доверите мне это дело? Помочь, поработать на добро, на справедливость! Я так хочу, что бы вы помогли мне и доверились. И поручили дело такое, что бы помочь добру и справедливости! Отец Андрей вздохнул и покачал головой:

— Трудно, ой как трудно тебе. Трудно будет и мне. Ведь работать на добро и справедливость,… это дело каждого…. причем ежедневное. Должно так, по крайней мере, быть. Но я…

— Вы поможете мне? Доверите? Я хочу…

— Хорошо, хорошо сын мой, если у меня будет нужда, что бы совершить правое дело какое, то, что я сам совершить не могу, я обращусь к тебе. К тебе сын мой, и тогда ты сможешь проявить себя. Сможешь. А сейчас ступай. Сергей встал и, перекрестившись, наклонился к отцу Андрею, тот протянул ему руку. Вавилов, поцеловал кожу на кисти быстро и, как показалось священнику, как-то опасливо. Он отстранился и словно был виноват, попятился к двери спиной. Отец Андрей посмотрел ему в глаза, но в них он ничего не смог разобрать.

Когда дверь закрылась, отец Андрей встал и, повернувшись к иконе, что висела в углу, размашисто перекрестился и тихо пробормотал:

— Господи, прости грехи наши, прости мне грехи этого человека, возложи на него разум!

Двенадцатая глава

Небо бирюзового цвета свесило нежно розовые облака. Деревья поставляли ветру листья и путались задержать теплые струи воздуха. Шелест звучал словно музыка, низкие ноты расползались по траве. Где-то в глубине леса долбил дятел. Его стук напоминал работу какого-то сказочного барабанщика, невидимого, но очень шабутного. У реки сидели двое, мужчина и женщина. Она прижалась к нему и положила голову на плечо. Они сидели и молча смотрели на костер. Пламя лизало поленья. Казалось, их ничто не может отвлечь от этого завораживающего зрелища, смотреть на огонь что может быть прекраснее?