Падшие в небеса. 1997

– Значит, плохо говорили! Плохо! – Маленький вскочил с кресла и брезгливо посмотрел на хозяина сверху вниз. – Посмотрите на себя! Вам же почти сорок, а ей двадцать три! Вы же ей почти в старшие братья, да что там в братья, в папочки годитесь! Я же ровесник ваш почти! Я ее отец, мне же сорок девять всего!

Вилор отмахнулся. Потянулся за бутылкой и, сделав еще один глоток, раздраженно ответил:

– Причем, тут возраст?! Хотя и тут вы не правы. Мне тридцать пять, вернее тридцать шесть, но не это главное. Не это! Отец, возраст. Глупо все! Глупо и старомодно! Хрень какая-то! – Щукин, достал сигарету и, щелкнув зажигалкой, закурил. – Вы, о чем? Извините. Вы же не за это боитесь. Вы боитесь за то, что я никто, а она ко мне ходит и влюбилась в меня. А у меня нет ничего за душой. Вот чего вы боитесь и не надо тут разыгрывать чистоту нравственности! Не надо! Если бы у меня был солидный счет в швейцарском банке, вы бы не так говорили, наоборот бы, наверное, наседали на меня жениться поскорей на вашей дочери!

Маленький выслушал молча этот монолог. Он не перебивал. Напротив, в его глазах мелькнул огонек любопытства. Злость немного отступила. Леонид медленно сел в кресло.

Грустно ухмыльнулся и миролюбивым тоном сказал:

– Да! Да если на то пошло, вы правы! Что вы можете ей дать? Вы несостоявшийся гений пера? Вы же нищий! У вас же нет ничего за душой? Что вы ей голову-то морочите? Отстаньте от девочки! Дайте жить спокойно! Ей! И моей семье! Вы ведь ей судьбу сломать надеюсь, не хотите?

Вилор замахал руками и рассмеялся. Гость ждал, когда он успокоится. Маленький внимательно рассматривал хозяина. Щукин затушил окурок в пепельнице, что стояла на полу и, вновь взялся за бутылку.

Глоток и Вилор с пьяной издевкой в голосе, спросил:

– Ну и что же вы от меня хотите? А, господин депутат и папа? Что мне сделать?

Маленький ответил не сразу. Выдержал паузу. Отвернулся, глядя в окно, загадочно сказал:

– Я хочу, чтобы вы уехали. Просто исчезли. Я вам дам денег. Куплю билеты. Оплачу отель. Куда хотите. Хоть в Париж… хоть в Лондон. Нет… лучше в Париж. Там ваша братья, поэтическая шушера всегда любила тусоваться! Хотите в Париж?! А?! Монмартр! Елисейские поля? А хотите по Монмартру прогуляться? – Маленький взглянул на Щукина и зло улыбнулся.

Щукин тяжело вздохнул. Задумался. Посмотрел в который раз на картину авангардиста на стене и печально произнес:

– Да, Монмартр, был я на Монмартре. Это действительно завораживает свободой…

Мечутся негры по ступеням Монмартра
Черные тени в сумерках вижу.
Седой Базилик, как вершина азарта,
Голгофа любви над вечерним Парижем.
Ржавая штанга ЭйфЕлевой башни…

(в слове «ЭйфЕлевой» он ударение поставил не стандартно на первую букву Е.)

Мажет лазурь непристойного неба!
Сена – заводит со свободою шашни,
Вселяя надежду в тех – кто здесь еще не был!
Остров Сите – словно вкусная специя,
Сбросил тонкие трапы у пристани Лувра
Римский осколок, старинной Лютеции —
Тысячелетие людского разгула…
Висит аромат – любви и разврата,
Счастливы все от каштанов до арок
Быть здесь свободным – просто приятно,
Быть здесь влюбленным – просто подарок!
А по Конкорду ходят арабы,
На Елисейских, бродят цыгане,
Гранд опера изогнулся ухабом —
Изящным напыщенным и музыкальным!
И в винегрете людского веселья,
Париж искупается в сумраки ночи,
А утром забыв о вчерашнем похмелье —
Станет он, как дитя – вновь непорочным!

Как вам такие стихи? А? Понравились? Мне бы хотелось вот услышать ваше мнение? Просто, как человека? А? Только честно!

Маленький с удивлением кивнул головой и ответил:

– Это ж, что ж, ваше?! Мило, очень мило! Право скажу, не ожидал! Не ожидал. Не зря, я вижу, моя дочь в вас влюбилась. Есть вкус у девочки. Не такая уж вы и бездарность. Но, впрочем. Один стишок еще ничего не говорит! Как насчет моего предложения?

Щукин задумался. Закурил сигарету. Пауза повисла противной тишиной. Вилор вновь глотнул коньяка и поморщился. Маленький с нетерпением ждал его ответ, постукивая по подлокотнику пальцами. Наконец Щукин произнес:

– Хорошо. Я соглашусь. Но у меня, тоже есть кое-какая просьба. Вернее, условие.

Леонид с удивлением вскинул брови. Внимательно всмотрелся в глаза поэта, пытаясь распознать, что это шутка или искренность: