Падший ангел

Томазия начала догадываться о том, что происходит, и ощущать отвращение и почти ненависть при виде Дионизиу. Когда иногда полными слез глазами она смотрела из-за занавесок на те уголки сада, которые были особенно дороги Вашку, ее взору представал аптекарь. Он сидел на скамье у грота, подперев щеку ладонью, и не сводил глаз с окна Томазии. Она отступала в глубину комнаты, словно он мог ее увидеть, и щелкала языком, как обычно делают, досадуя на чью-либо назойливость или прогоняя собаку.

Старая служанка, которая знала характер хозяйки и проницательно догадывалась о причине, заставлявшей Дионизиу отказываться от еды, говорила Томазии, едва завидев его в саду:

— А вот и огородное пугало!

Та же служанка, сама не подозревала того, оказалась гонцом, передавшим хозяйке письмо вместе с месячным списком поступивших и проданных лекарств.

— Что это? — вскричала Томазия, увидев письмо, заклеенное тремя желтыми облатками, символизировавшими отчаяние. — Он дал вам это письмо?! И вы его взяли?!

— Ох, барышня, да я бы такое сделала, кабы знала, что этот чертов сын… — и тем самым полностью доказала свою невиновность.

В первом приступе гнева Томазия хотела разорвать письмо. Потом она решила вернуть его нераспечатанным и уволить приказчика, но в этот миг пришел аббат Педрасы, который собирался пригласить ее на праздничный ужин по случаю дня рождения сестры.

Пока крестный ласкал Алвару, мать малыша рассказала ему о случившемся. Священник улыбнулся, сочтя беспокойство Томазии чрезмерным, и посоветовал, чтобы она смягчилась, вернула письмо нераспечатанным и написала на конверте: «Пока вы удовлетворены службой, которую вы достойно несете в моем доме, прошу вас оказывать мне уважение».

Обосновывая это назидательное и лаконичное требование, аббат привел свои доводы. Дионизиу был отличным фармацевтом, он был единственным, кто в этой местности знал химию и ботанику. Многие предпочитали его лекарю Феррейре^{359} (который сегодня пользуется в Порту славой выдающегося клинициста, а в то время был муниципальным врачом в Башту), а изготовленные Дионизиу пилюли от глистов пользовались успехом во всей провинции, и он исцелил многих людей от золотухи. Кроме того, аббат рассказал, что лекарь из Понте-де-Пе уже предложил Дионизиу двести тысяч реалов, жилье, стол и стирку белья, чтобы тот стал управлять аптекой, которую этот лекарь унаследовал от отца. Помимо этого, лекарь предложил ему пятую долю в прибылях и половину за каждое новое средство. При этом лекарь брал на себя обязанность их распространять. А потому, заканчивал аббат, если Дионизиу, рассерженный резкостью Томазии, уволится, можно будет считать, что ее аптека пропала, поскольку другого способного фармацевта она едва ли найдет.

— У вас нет более серьезных доводов, кум? — спросила Томазия.

— Вы хотите более серьезные?

Тогда она позвала служанку и сказала:

— Отнесите письмо тому человеку и скажите, что я его увольняю.

— Что вы делаете, кума! — попытался остановить ее аббат.

— Если бы я этого не сделала, — отвечала она спокойно и бесстрастно, — то должна была бы принять ферму Пасуш, которую мне давал отец моего сына.

— Но, — снова заговорил кум, — вы уверены, что в этом письме есть что-то, оскорбительное для вас?

— А что это, если не оскорбление? Что может содержаться в письме, которое пишет мужчина женщине в моем положении — брошенной и с ребенком?

— Возможно, и даже наверняка, что он хочет быть вашим мужем…

— Ишь, пугало огородное! — перебила его служанка, вложив в эти слова все свое презрение и отвращение.

Аббат, изумленный таким восклицанием, не к месту рассмеялся, а служанка в это время продолжала:

— Да хоть бы и след его простыл! Вот ведь болван! Мальчишка из аптеки, а посмел…

— Ступайте! — властно приказала Томазия и, повернувшись к куму, заговорила: — Не беспокойтесь о моей судьбе, дорогой друг; но, прошу вас, подумайте о будущем моего сына. Признаюсь вам, я оказалась слабее, чем думала. Знаете, я пролила много слез; я провожу здесь такие ужасные, такие мучительные ночи, что, не будь этого ребенка… я знакома с ядами… Я бы спустилась в аптеку и в обмен на несколько минут страданий… я получила бы отдых от этой борьбы, которая мне больше не по силам… не по силам… Любовь и нечистая совесть терзают меня. Я вижу отца этого несчастного дитяти, и вижу тень моего старого отца…

И, захлебнувшись в рыданиях, она согнулась, закрывая лицо руками.

* * *

Рассуждения аббата оказались вполне справедливыми. После того как Дионизиу Жозе Брага получил назад записку от находившейся вне себя служанки, — она была оскорблена коварством, с которым приказчик переслал свое письмо, — он сложил одежду в жестяной короб и потребовал свидетельство о своей беспорочной службе. Оно было написано аббатом и подписано Томазией.

Потом священник спустился в аптеку и, среди прочих любезностей, сказал фармацевту, что тому следовало с уважением отнестись к щепетильным обстоятельствам дамы, которая способна внушать скорее сострадание, нежели любовь.

Дав волю гневной иронии, Дионизиу спросил аббата:

— А вашей милости что она внушает?