Пагуба

— Нагрешил, верно, а теперь ко мне за разрешением от грехов притащился? Да ты кто такой будешь? — придерживая Бергера на пороге, спросил Варсонофий.

— Поручик кирасирского полка.

— Значит, из тех, что на конях в железе ездят?

— Так точно.

— Ну, лезь, — проговорил монах, толкнув вперед рукою дверь, жалобно заскрипевшую на ржавых петлях.

Едва ли можно представить себе что-нибудь хуже того помещения, в котором обитал Варсонофий. Хотя архимандрит и предлагал ему в монастыре очень приличное помещение, но Варсонофий, желая явить в этом случае смирение, отказался от всякого удобства и выбрал для себя самую скромную келью. Воздух в небольшой комнате или просто каморке, занятой Варсонофием, был удушлив. На стеклах запертого теперь, да и вообще никогда не отворявшегося окна, покрытых грязью и пылью, жужжало и пищало множество мух. У стены на простых из белого дерева подмостках лежали какие-то грязные лохмотья, служившие одром отшельнику. Подле этого ложа стоял деревянный запачканный стол, а на нем находился почерневший железный ковшик с квасом.

— Эка тварь проклятая! — проговорил с досадой Варсонофий, подбрасывая вверх своими запущенными в ковш грязными пальцами плававшую там муху. — Все время ко мне, окаянная, приставала, лезла то в нос, то в рот, а потом ты ко мне ломиться стал. Совсем заснуть не дали, а я-то на службе Божией с самого раннего утра порядком намаялся, отдохнуть надо было на вечерние радения… Так что ж тебе от меня надо? — спросил Варсонофий, обращаясь к Бергеру и садясь на постель. Он закрыл лицо ладонями и зевнул несколько раз. — Да садись же и ты вот сюда, — сказал он поручику, указывая ему глазами на стоявший подле постели чурбан.

Бергер присел на чурбан.

— Так, значит, выходит, чего ж ты от меня хочешь? — спросил опять Варсонофий, сопровождая свой вопрос несколькими зевками во весь рот, который он принялся теперь осенять мелкими крестами.

— Правда ли, что вы, отец Варсонофий, бываете у государыни императрицы?

— А тебе к чему это знать? Коли бываю — значит, того достоин, недаром же царица меня так жалует; значит, выходит, что я того достоин.

— Вот потому-то я и пришел к вам. Хочу вас просить, чтобы вы доставили мне возможность лично поговорить с ее величеством.

— Эк куда хватил! Да знаешь ли ты, олух царя небесного, что не все-то и енералы к ней являться могут? Вишь чего захотел!

Бергер смешался.

— Да ты веры-то какой, скажи ты мне наперед?

— Я лютеранин.

— То-то я смотрю, с чего ты ко мне и под благословение не подходишь, как следует православному.

— Извините меня, отец Варсонофий, я не сделал этого потому, что у нас нет такого обыкновения, — смиренно проговорил Бергер.

— Знаю, что вы, люторы, — нечестивцы. Вы, чай, и своих архиереев ни в грош не ставите, а нас, небось, совращать хотите. Да недолго вам у нас тешиться; после того, как вашим милостивцам Михину да Стерманову[60] хорошо по загривкам дали, всем вам присмиреть пришлось. Или думаете, что эти злодеи снова вернутся, так на вашей улице праздник будет?

— Не хочу я этого, а хочу служить верой и правдой нынешней государыне, и пришел-то я к вам, чтобы через вас предупредить ее о той опасности, которая грозит ей…

Варсонофий встрепенулся от удовольствия и стал поглаживать свою всклокоченную, с сильной проседью бороду, уставив свои лукавые глаза на немца. Он очень обрадовался, что помимо Дубянского и всяких других знатных персон он может явиться к государыне с таким важным известием.

— Да кто же посмел злоумышлять на матушку-царицу? — строго спросил Варсонофий.

— Пастор Грофт.

— Это тот, что на Невской першпективе в вашей божнице обедницы служит? Слыхал я о нем, что он хочет быть у вас патриархом санпитербургским и всенемецким, а потом и до нашей православной церкви добраться и сделаться как бы папою римским, церкву нашу православную себе подчинить. Да его, окаянного, за это в три дуги согнуть надо. Что ж он злоумышляет?

— Желает он возвращения Миниха и Остермана.

— Постой, брат, да ведь ты сам из немцев. Как же ты предательствуешь своих-то? Ведь ты на Иуду-христопродавца смахиваешь.

Бергер до сих пор терпеливо переносил грубости монаха, но теперь он уже не выдержал, вскочил с чурбана и застучал палашом по полу.

— Как смеешь ты мне это говорить? Я хочу верно служить государыне, а ты называешь меня Иудой, сбиваешь меня с пути. Да знаешь ли, что я сейчас же отсюда в тайную канцелярию и объявлю там против тебя «слово и дело». Там тебе все кости переломают, старая собака!

Не ожидая вовсе такой грозной острастки, Варсонофий струхнул порядком, но не хотел показать своего испуга.

— Ты сам сущий пес! С чего так на меня разлаялся? Я обмолвился, а он принялся на меня орать! Сам я без тебя знаю, что ты не Иуда; ведь ты не Христа предаешь, а только предаешь своего попа-негодника, да и предаешь ты не за сребреники. Так возьми же в толк, какой ты Иуда.

— То-то, смотри у меня! — сказал Бергер, садясь опять на чурбан и еще раз в угрозу старику постучав палашом об пол.

— Да ты из каких будешь? — спросил Варсонофий, желая переменить разговор.

— Сказано ведь тебе, что я лютеранин и немец.