Пагуба. Переполох в Петербурге

– Должен я по моей преданности и любви к вашему высокородию доложить вам, что и до вас добираются немцы в академии: они строчат донос о пребывании в вашем доме госпожи Шарлотты Ивановны.

– Ну, уж я-то немцам не поддамся! Не им провести Ломоносова! – с раздражением крикнул Михайло Васильевич. – Не дам я им потешаться надо мною. Я-то и у Господа Бога шутом быть на захочу. Смекаю я, что они замышляют, если и вправду учреждена такая комиссия, о которой ты говоришь.

– Не позволю я себе никогда обманывать вас, Михайло Васильевич, никогда, поверьте мне в этом, как честному человеку, – с чувством сказал Попов, – а тем более не позволю я себе ничего подобного при тех важных произвождениях, какие наступили у нас по высокой монаршей воле. Да что тут говорить, если уже меня самого вытребовали на завтрашний день в комиссию о безбрачных для выслушания постановленного ею обо мне решения. Туда же потребовали по такому же точно делу и асессора Коммерц-коллегии Ладыгина, – может, изволите его знать?

– Как не знать! Бывал он у меня несколько раз. Когда составлял он тариф, то по вопросу о вывозе из пределов Российского государства и о ввозе в оные разных металлов необходимо ему было получить некоторые сведения по части металлургии, он обращался ко мне за советами и указаниями. Так и его хотят тоже женить по принуждению? Вот и попался молодец, а ведь он такой весельчак и гуляка, что супружеская жизнь ему не по вкусу придется.

Сказав это, Ломоносов оперся обоими локтями на стол, около которого сидел, и, положив между ладонями свою голову, стал о чем-то размышлять.

В это время Попов вынул из кармана сложенный вчетверо лоскуток бумаги и, развернув его, подал Ломоносову.

– Это что такое? – спросил он, как будто очнувшись.

– Вот та выписка, которую сделал из «Воинского Регламента» Рейхель и на основании которой хотят меня женить на Шарлотте, – печально проговорил жених-адъюнкт.

Ломоносов поднес исписанный листок бумаги к свечке и быстро пробежал глазами несколько первых строк выписки из «Воинского Регламента», который, будучи, собственно, саксонским военным уставом, был при Петре Великом напечатан в Петербурге на русском и немецком языках, так что на каждой странице он был напечатан в двух столбцах. Пробежав глазами первые строки выписки, Ломоносов прочел вслух следующие дальнейшие строки: «so ist solches (то есть данное девушке обещание жениться на ней) zu halten und Beschwagerte zu ehelichen alledings zu verbunden».

– Ну, что ж тут поделаешь, – сказал Ломоносов, возвращая выписку Попову, – должен ты жениться на Шарлотте, да и только, если ты ей обещал это. Ведь и в пословице говорится: «Не давши слова, крепись, а давши – держись». А когда же будет твоя свадьба?

– Узнаю об этом завтра в комиссии, – вздохнул Попов.

– Ну а мне на твою свадьбу приезжать?

– Нет, уж лучше не ездите, Михайло Васильевич, – грустным голосом проговорил Попов, махнув рукою. – Какая это свадьба! Другая невеста была у меня на примете. Думал я только с Шарлоттой позабавиться, а дело-то кончилось иначе, – сказал Никита Петрович, расставаясь с академиком.

Когда Попов уехал, Ломоносов заходил скорыми шагами по комнате в глубокой задумчивости. В памяти его ожило значительно уже отдалившееся время его студенчества. Вспомнил он многих людей, промелькнувших перед ним в ту пору на чужбине, куда он забрался из своей далекой родины, томимый жаждою научных познаний, которых так усиленно требовал его светлый и могучий ум. Отчетливее всех из припомнившихся ему теперь обликов представился облик молодой, скромной девушки, бедной мещаночки Шарлотты, у матери которой он, изучая металлургию, проживал в саксонском городке Марбурге как студент-нахлебник. Вспомнилось ему, как он полюбил Шарлотту и как она в свою очередь полюбила его, бедного пришлого издалека студента; как он, принужденный возвратиться на родину, не имел сил расстаться с Шарлоттой и сманил ее с собою в Россию на бедность и лишения, и как она в течение многих лет терпеливо переносила и нужду, и приниженное положение, и вдобавок к тому еще и крутой нрав своего сожителя.

Былое ожило в воображении Ломоносова. Он почувствовал сильное сожаление к Шарлотте и упрекал себя за то, что до сих пор не подумал исправить перед нею своей вины.

– Сама судьба, как нарочно, указывает мне, что я должен был сделать и чего я до сих пор не сделал по моей непростительной беспечности, Шарлотта доказала мне свою неизменную любовь и беспредельную преданность, а я плачу ей за это оскорбительным презрением. Я должен жениться на ней и именно потому, что на брак со мною она не предъявляла и никогда не предъявит никаких притязаний. Она считает себя моею рабынею, а меня своим господином. Не ожидать же того времени, когда академики-немцы женят меня на ней, как женят теперь Попова. Шарлотта сама по себе имеет уже с давних пор право быть моею женой.