Пагуба. Переполох в Петербурге

Получив такое неожиданное назначение, Бергер прямо из полковой канцелярии отправился к Фалькенбергу, чтобы сообщить ему о своем горе и посоветоваться с ним насчет того, что ему предпринять при таких обстоятельствах. Майор, со своей стороны, не только не утешил и не ободрил изгоняемого из Петербурга поручика, но даже, напротив, навел на него большее уныние.

– Слыхал я, любезнейший мой Фридрих, не раз, – говорил Фалькенберг, – что офицеров, отправляемых для надзора за ссыльными, вместо положенных трех лет держат там в продолжение целого десятка годов. Забудут да и не присылают смены: делай что хочешь, а с места уехать нельзя. Достанется так, что только ой-ой! А ты, поверь мне, не выживешь и месяца в этой глуши – умрешь там с тоски. Не найдешь ты там ни женщин, ни карт. Наверное, там нет ни бильярда, ни хороших вин, к которым мы уже порядочно попривыкли благодаря этому дураку Ваньке Лопухину. Не встретишь ты там и подходящей тебе веселой компании, не найдешь там и порядочной невесты, а уж о каком-нибудь особом счастье и говорить нечего. Пропадешь ты в этом проклятом Соликамске ни за что. Нужно во что бы то ни стало отделаться от этой поездки. Станешь потом каяться, да уж поздно будет.

– Что же делать? – спросил растерянный Бергер.

– Ищи счастья. Знаешь, быть может, русскую пословицу: «На ловца и зверь бежит»?

В чрезвычайном раздражении Бергер вышел от своего приятеля и, идя по Красной улице, встретился с шедшим к нему Лопухиным.

– Ну, что, приятель, едешь в Соликамск? Нечего сказать, удружили тебе. Там ты свидишься с Левенвольдом и, быть может, отпишешь нам, как он поживает, – почти кричал на всю улицу неосторожный на язык Лопухин.

– Болтай потише, а то, того и гляди, попадешь к Ушакову в тайную канцелярию, – строго сказал Бергер.

– А что ж? Там любопытно побывать разок, – отшутился подполковник. – Пойдем-ка лучше закусить к Беглеру; я возьму особый покоек, разопьем хорошенького винца, да кстати я передам тебе поручение от моей матери.

Поручик при этих словах вдруг повеселел, но потом сильно призадумался. В голове у него мелькнуло, что, чего доброго, при своем безысходном положении он может поймать «важную птицу». Однако, как ни был он нравственно распущен, но все-таки приостановился при мысли, что он для этого должен будет сделаться предателем своего доверчивого друга; но вслед за тем он твердо решился пожертвовать всем, чтобы не только отделаться от предстоящей поездки в Соликамск, но, статься может, и выйти в люди.

Кроме надежды выведать что-нибудь от болтливого и простодушного подполковника Бергер, который всегда был не прочь поесть и попить на счет своего приятеля, очень охотно согласился принять его предложение, сделав вид, что его вовсе не занимает то поручение, какое мать Иванушки хочет дать ему к Левенвольду. Когда Лопухин порядком подвыпил, Бергер, который на попойках был гораздо покрепче головою, чем его товарищ, а на этот раз и пил осторожнее, чем всегда, желая сохранить полное присутствие памяти, завел речь с Лопухиным о поручении, даваемом Бергеру матерью почти совсем опьяневшего Лопухина. Но, как оказалось, этот пьянчуга совсем забыл о том, для чего он пригласил Фридриха в отдельную комнату.

– Скажи твоей матушке, что я очень охотно исполню ее поручение, хотя бы при этом были и большие опасности. Я так люблю ваше семейство, что готов для вас сделать все, – с притворным добродушием начал Бергер.

Эти слова окончательно расположили к Бергеру доверчивого подполковника, который только теперь вспомнил о поручении своей матери.

– Ведь вот подумаешь, – принялся болтать он, – что случается на белом свете. Был я при дворе принцессы Анны Леопольдовны камер-юнкером, состоял я, значит, в полковничьем ранге, а теперь определен подполковником, да и то не знаю куда. Каналья Лялин и Сиверс произведены в важные чины, один из матросов, а другой из кофешенков, за скверное дело. Да и что нынешняя государыня? Такая ли была наша голубушка правительница! Все любили ее, да и теперь рижский гарнизон склонен к принцу Ивану Антоновичу. Послали бы меня туда командиром, так показал бы я себя. Впрочем, и без меня легко быть перемене; будет же она непременно через несколько месяцев, – завирался все далее подполковник, в то время как собеседник его молчал и, навострив уши, только слушал, видя, что его товарищ отлично выбалтывается сам по себе, без всяких расспросов. – Да и мы, Лопухины, нынешней-то царице не очень угождаем. Отец мой написал к матери из деревни, чтобы она никакой милости у государыни не искала и ко двору не ездила бы. А сам я после того, как был в последнем маскараде, ко двору не хожу…

– Думаю я, что не одни вы, Лопухины, пошли бы против государыни? – спросил Бергер.

– Об этом что и говорить! – уверенным голосом отозвался Лопухин. – Почитай, все знатные персоны будут против нее. Нынешняя государыня больше простой народ любит, потому что сама просто живет, а знатных персон не жалует.