Пагубная любовь

После чего дона Мария Филипа написала завещание, отказав своей крестной дочери Марии Мойзес земли при ферме Санта-Эулалия на правом берегу Тамеги, оцененные в пять тысяч крузадо.

Опекун и наставник девочки, каноник Ботельо, пожелал пожить летом на ферме Санта-Эулалия, чтобы не без грусти воскресить в памяти те летние месяцы, которые в течение двух десятилетий он проводил там в обществе своего приятеля Теотонио и обеих сестриц — в минуты веселого настроения каноник звал этих сеньор карточными дамами, словно намекая, что годятся обе лишь на то, чтобы играть в шведскую биску. Мария, ставшая владелицей фермы, поехала вместе с каноником, решив не возвращаться в монастырь. Дело, которому она задумала посвятить жизнь, не подходило для монастырских стен. В обители ей не удалось бы осуществить странные, хоть и исполненные человеколюбия, планы, тревожившие ей душу с того времени, как крестная оставила средства, с помощью которых Мария могла привести эти планы в исполнение.

Сразу по прибытии на ферму Мария открыла канонику свое намерение: брать на воспитание подкидышей!

Каноник был человек добрый и сострадательный; но замысел этот показался ему столь необычен и странен для восемнадцатилетней девушки, что он высказал свое неодобрение весьма энергически. Каноник знал, что во Франции одна вдова, пожелавшая сохранить свое имя в тайне, открыла приют для подкидышей близ Сен-Ландри; ему было небезызвестно, что некая почтенная матрона, Изабелла Люйе, споспешествовала святому Венсану де Полю в его намерении создать приют для брошенных детей; но чтобы незамужняя юница пеклась о подкидышах — это казалось канонику занятием, мало совместимым с чистотой и неискушенностью столь ранних лет. Кроме того — каким способом могла оказать подкидышам помощь Мария Мойзес, девушка, у которой не было ни близких, ни родственников, ни помощников, ни достаточных средств? Брать их из приюта и растить у себя дома? Платить кормилицам, чтобы те давали им воспитание телесное, и гувернерам, дабы те давали им воспитание нравственное? Или учителям, которые обучали бы их наукам и ремеслам? Из каких воображаемых золотоносных жил черпать ей средства для осуществления этой утопической затеи, которую можно было бы счесть добродетельной, не будь она столь вызывающей?

Выслушав в молчании каноника, настойчиво требовавшего от нее объяснений, Мария Мойзес сказала просто:

— Я хочу оказывать подкидышам ту же милость, что была оказана мне самой.

— Но ты намерена сама их отыскивать?

— Вовсе нет; я уповаю на божественное провидение, оно само приведет их ко мне.

— Ты славная девушка, Мария, — заметил священнослужитель, — но ты с опозданием пришла в этот мир и не найдешь того, что ищешь, не те времена. Твори добро, но в меру сил своих; и не расходуй больше того, что дает тебе эта ферма. Триста двадцать алкейре кукурузы, четыре бочки вина и десять алудов оливкового масла — вот все твои доходы. Известны случаи, когда достояние приумножалось, и с твоим скромным достоянием, быть может, случится нечто подобное; но самое благоразумное — вести счет с помощью арифметики, которой я тебя выучил. Кто получает шесть конто в год, а расходует семь, через шесть лет останется при одном конто. А ты расходуй шесть, Мария, на добрые дела, на благотворительность, только шесть; и незачем тебе поощрять дурные нравы, беря на свое попечение детей, брошенных матерями.

— Да ведь и меня бросили, — проговорила Мария.

Как бы то ни было, не прошло и недели, а в доме Марии Мойзес уже нашли приют двое детей в самом нежном возрасте. Старый Франсиско Брагадас, ставший теперь управляющим при той самой девочке, которую он когда-то нашел в речке, рассказал ей, что мельничиха из Трофы, овдовевшая после гибели мужа, который тянул солдатскую лямку на Островах под началом брата его высочества дона Мигела, умерла «от живота», оставив сиротами и без куска хлеба двух малых детей.

— Видите, сеньор каноник, — сказала Мария, — двое уже есть.

— Да я бы за ними сам сходил, девочка, если бы не ревматизм.

— Так я пойду?

— Иди, Мария, иди... Верю я, что посылает их тебе само провидение. И заметь, что более достойны сострадания сироты, мать которых умерла у них на глазах, чем подкидыши, которые никогда ее не видели.

* * *