Пагубная любовь

— Прошу вас сойти в каюту, она рядом с моею.

— Это приказ?

— Вам, ваша милость, я не приказываю, вас я покорнейше прошу. Это просьба, а не приказ.

— Что ж, иду и признателен вам за сострадание.

Мариана не сводила с юноши глаз, печальных и кротких, как у Жау, когда он глядел на автора «Лузиад»[51] — трогательное измышление автора, воспевшего великого поэта.

Симан взглянул на девушку и проговорил, обращаясь к капитану:

— А как же она, бедняжка?..

— Ей разрешено быть при вас... — отвечал сердобольный моряк, веровавший в Бога.

Симан удалился в каюту, капитан последовал за ним, сел напротив; Мариана спряталась в темной ее части, чтобы выплакаться.

— Не молчите, сеньор Симан! — проговорил моряк. — Дайте себе волю, дайте волю слезам.

— У меня нет больше слез, сеньор!

— Мне и не представлялось, что возможно терзаться так, как вы. Воображение человеческое еще не создавало зрелища столь гнетущего. Меня пробирает дрожь, а мне случалось видывать страшные вещи и на море и на суше.

Капитан намеренно вызывал Симана на откровенные излияния. Но ссыльный не отвечал. Он вслушивался в рыдания Марианы и глядел на стопку писем, которую положил на койку.

Капитан продолжал:

— Когда в Мирагайе мне сказали, что бедная девушка умерла, я попросил одну особу, имевшую в монастыре знакомства, свести меня с кем-нибудь из монахинь, чтоб услышать подробности грустной этой истории. И услышал; но в рассказе больше было стонов, чем слов. Я узнал, что, когда мы были возле Ойро, девушка воскликнула: «Прощай, Симан!.. До встречи в вечности!» И упала на руки служанки. Та кликнула монахинь, они поспешили наверх и снесли девушку вниз полумертвую, а верней сказать, мертвую, потому что более от нее не слыхали ни слова. Мне рассказали, что всего промучилась она в этом монастыре два года девять месяцев; рассказали, как она любила вас, сколько раз была при смерти, когда умирала ее надежда. Какая несчастная девочка и какой несчастный юноша вы, сеньор!

— Ненадолго... — проговорил Симан, словно обращаясь к самому себе либо ведя с самим собой мысленный диалог.

— Ненадолго, надеюсь, что так, — продолжал капитан, — но если друзья могли бы что-то сделать для вас, ручаюсь, в Индии они надежнее, чем в Португалии. Обещаю, и вот вам честное мое слово, что добьюсь для вас у вице-короля разрешения остаться в Гоа. Обещаю, что помогу вам пристойно устроиться в жизни и обеспечу вам все удобства, которые придают жизни в Азии такую приятность. Пусть мысли о ссылке не страшат вас, сеньор Симан. Живите, постарайтесь победить свое горе и будьте счастливы!

— Не надо слов, окажите милость, сеньор!.. — прервал его ссыльный.

— Знаю, рано еще строить планы на будущее. Простите мою нескромность, она вызвана живой симпатией. Но примите в сей скорбный час мою дружбу.

— Принимаю, она необходима мне... Мариана! — окликнул Симан. — Подойдите сюда, с разрешения этого господина.

Мариана подошла.

— Эта девушка была мне Провидением, — молвил Симан. — Ее милостями не голодал я в тюрьме эти два года и девять месяцев. Она продала все, что имела, дабы одеть меня и прокормить. И вот едет со мною. Относитесь к ней с уважением, сеньор, ибо она чиста, как должна быть чиста правда в устах умирающего. Если я умру, сеньор капитан, завещаю вам позаботиться о ней, как о родной моей сестре. Если она захочет вернуться на родину, помогите ей.

И, протянув капитану руку, он пылко воскликнул:

— Вы обещаете, сеньор?

— Клянусь.

Дела требовали присутствия моряка на капитанском мостике; Симан и Мариана остались вдвоем.

— Теперь я не беспокоюсь за ваше будущее, мой друг.

— А я и прежде не беспокоилась, сеньор Симан, — отвечала девушка.

Они долго молчали. Симан уронил голову на стол, сжал ладонями пульсировавшие виски. Мариана, стоя рядом, глядела на бледный огонек покачивавшегося светильника и тоже размышляла о смерти.

А норд-ост стонал с присвистом в снастях корабля.

Заключение

В одиннадцать часов вечера капитан вошел в каюту, соседствовавшую с каютой ссыльного; Мариана сидела на полу, уткнувшись лицом в колени, казалось, она спала, утомившись от трудов и треволнений тяжкого дня.

Симан Ботельо не спал; он лежал на койке, скрестив руки на груди и не сводя глаз со светильника, покачивавшегося на проволочке у него над головой. Слух его, возможно, ловил голос ветра: в ушах юноши этот пронзительный свист, единственное, что слышалось в безмолвии земли и неба, звучал, наверное, жалобным стоном.

В полночь Симан протянул руку — она дрожала — к стопке писем, пересланных ему Терезою; некоторое время он разглядывал то, которое лежало сверху. Затем сломал сургучную печать и сел так, чтобы письмо оказалось под тусклым светильником. Вот что было в письме:

«Симан, сейчас с тобою говорит дух мой. Твоя подруга умерла. В тот час, когда ты будешь читать это письмо, твоя бедная Тереза, если Господь не ввел меня в обман, уже будет там, где вечный покой.