Пагубная любовь

Вы, Ваше превосходительство, в совершенстве изучили Миньо с внешней его стороны: Вы увидели травы, которые волнуются на его равнинах, пенящиеся потоки вод, которые сбегают с гор, шум ветра над кукурузными полями, миндальные деревья, цветущие по соседству с диким сосновым бором, развалины феодального замка с его зарослями крапивы и с ковром из мха у подножия красно-зеленой каминной трубы, изрыгающей, словно труба парового судна, вихревые клубы дыма, — знак того, что в больших кастрюлях готовятся жирные куры, нафаршированные колбасами. В то же самое время Вы, Ваше превосходительство, слышали звуки пастушьего рожка, протяжный напев которого разносится по ущельям; Вы видели пугливые стада, поднимающиеся по уступам гор, видели овчарок с их надменным взглядом — они лежат по краям проселочной дороги, положив голову на передние лапы и наставив уши. Наверное, Вы обратили внимание на стоическую медлительность пашущего быка, который, словно веря в метемпсихоз, видит себя будущим гражданином Лондона, в которого он переселится посредством бифштекса. Все, что Вы видели, есть внешняя форма романтического Миньо, за исключением того, что наиболее украшает Вашу книгу, — преувеличений, восхвалений, Вашего волшебного искусства, с помощью которого Вы оспариваете у природы ее совершенства.

Но дон Антонио да Коста не успел рассмотреть и изучить сердцевину, суть, внутреннюю романтическую сущность Миньо; я хочу сказать — его обычаи, его сердце, которое бьется в этих лесах, где посвистывают дрозды и соловьи воспевают розы.

Ах, друг мой! Романы, сюжет которых сплетен из линий чистых и невинных, здесь создают одни лишь птицы в апреле месяце, когда они вьют гнезда и выкармливают птенцов. А на двуногих животных мы с Вами нагляделись в Катарро или же в заведении знаменитой сеньоры Сесилии Фернандес, в переулке Святой Жусты; я заставлю их разыграть в самом сердце Миньо — между Фафианом и святым Жоаном Календарским — современные сцены, разыгрывающиеся на нашей изящной Байше[54], а может, и еще похлеще.

Я не могу решить, сюда ли явилась из города чума и заразила нравы здешних деревень, или же она распространилась отсюда на город. Са де Миранда[55]пришел к выводу, что нравы испорчены, когда убедился, что даже в сельской глуши имеет хождение монета «пардау», чеканившаяся в его времена для обращения в Португальской Индии, но проникшая и в Португалию:

Даже у истоков Басто
Знает всяк сию монету

[56].