Paint it black

Я кивнул с набитым ртом. Мясо и впрямь оказалось отличным, хотя я не часто ел баранину.

– Да, любопытные предметы, – сказал я. – Уверен у каждого своя история.

– Так и есть, – ответил Дугалл, – но я не могу вам их поведать. Это досталось мне от посетителей, и я не вправе делиться их историями. Если только пара вещиц. Фигурка нищего, она была сделана в 1903 Клаусом Кюршем. Большинство его поделок хранятся в музее города, но некоторые попали в частные руки.

– Забавно, я только утром прочел в путеводителе про этого человека.

– Да, некоторые обретают известность таким способом, но мастер он был отличный. Фигурка сделана из вишневого дерева и сильно напоминает нэцке, только не такая маленькая.

– Странное увлечение делать фигурки калек и нищих.

– Странности случаются. – сказал бармен, – Особенно в этом городе.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.

– То, что жизнь течет здесь немного иначе, чем в других местах и очень немногие жители это замечают. Не знаю поймете ли вы когда жизнь построена так, что люди заботятся о городе, а город о них, я хотел сказать город как нечто живое.

– Знаете Дугалл, я думаю, что понял вас. Совсем недавно с балкона гостиницы я смотрел на ночной город и в тот момент мне показалось, что город смотрит на меня.

– Пожалуй я тоже немного выпью, – сказал Дугалл.

Он налил с полстакана виски и сделал приличный глоток. В этот момент нас прервали. Посетителям за одним из столиков захотелось еще пива и охотничьих колбасок. Дугалл занялся заказом, оставив меня одного. Я, воспользовавшись паузой доедал свое рагу, размышляя об услышанном от бармена. Я думал, что душа города это что-то накопленное им от его жителей, от событий случившихся в этом городе, от того, что когда-то было и оставило след в его стенах, его атмосфере и что стало за долгие годы единым целым. Только в Серебряных Холмах, возможно, душа возникла гораздо раньше, даже раньше самого города.

Я не любил лезть в дебри тонких материй, копаться в превратностях бытия. Я жил, наслаждаясь этой самой жизнью и мог позволить себе многое. Когда я оказался в Серебряных Холмах мои чувства неожиданно обострились, заставив меня видеть и понимать мир иначе. Я вроде бы был все тот же Патрик, но стал понимать что-то новое и непривычное.

Дугалл вернулся за барную стойку и посмотрел на мою почти пустую тарелку.

– Вы хотя бы смогли доесть пока я был занят. – сказал он.

– Спасибо, это действительно было очень вкусно. Еще по одной? – предложил я, наполняя свой стакан.

– Нет, с меня достаточно. – отказался Дугалл и повертев недопитый стакан отставил его в сторону, – Мы с вами по разную сторону барной стойки.

– Понятно, а моя сторона как раз обязывает выпить. – ответил я.

– Вы сказали, что почувствовали, как город смотрит на вас, значит вы хотя бы отчасти понимаете меня. Причем случилось это едва вы приехали в Серебряные Холмы, а мне понадобилось около тридцати лет жизни и глоток вон из той бутылки. – Дугалл указал на бутылку, что стояла возле фигурки нищего.

– И что в ней? – спросил я.

– Если бы я знал. – ответил бармен, – Настойка чем-то похожая на Абсент, но только похожая. Уверен, что, если выпить хотя бы половину можно лишиться рассудка. Я выпил только один глоток много лет назад и больше к ней не притронусь. Вы может быть слышали о популярном в середине девяностых художнике Берэ?

– Да. – ответил я, – Бертран Рэни. Я побывал на одной из его выставок в Антверпене, уже когда он увлекся городскими пейзажами. Не знаю почему вы заговорили о нем, но было в его работах, что-то выходящее за рамки привычного.

Я вспомнил тот далекий девяносто восьмой год. На летних каникулах мы с Саймоном отправились в небольшой тур по Европе. В Антверпене Саймон познакомился с двумя девушками Вандой и Ириной. Они тоже оказались не местными и обе учились в Венской академии художеств. Мы несколько дней провели в их компании и именно они сводили нас на выставку Берэ.

Я не был любителем искусств, поэтому поначалу просто слонялся по залу, не очень пристально рассматривая всевозможные улочки, проспекты, набережные, изображенные на картинах. Я даже не заметил, как меня затянула атмосфера этих пейзажей. Я задержался у одной из картин «Все течет». Небольшая улочка тянулась вдоль набережной, по которой прогуливалось несколько людей. Все казалось обыденным, пока я не разглядел человека в глубине картины, который опираясь на перила моста смотрел на воду. Солнце находилось за спиной художника и все тени стремились вверх, а у того человека тень падала влево и искажаясь становилась струйкой, которая стекала в решетку для сточных вод. Эта не заметная с первого взгляда деталь сразу меняла восприятие картины и все уже не казалось таким обычным и простым.