Палач

Над толпой повисла грозовая туча гнева, подсвеченная десятками факелов. Самые смелые выбежали вперед и стали поднимать камни. Несколько из них уже полетели в незнакомца, названного убийцей. Стражники тут же сомкнули щиты, отражая все нарастающий каменный дождь.

— Остановитесь, мои горожане! — громко крикнул Венцель Марцел и трусцой направился к звереющей толпе. — Все хорошо, ребенок жив. Он просто заблудился в лесу. Потом наткнулся на сук. Но лекарь Хорст перевязал его, и теперь с ним все хорошо. Слышите меня? Это говорю я, ваш бюргермейстер.

— Да, с малышом все в порядке, — улыбаясь, подтвердил молодой лекарь.

К нему навстречу уже бежала рыдающая мать мальчишки.

— Нет, нет! — пытаясь остановить ее, лекарь вытянул вперед руку. — Малыш потерял много крови. Я отнесу его в дом бюргермейстера, где есть хорошая пища и молоко. А у тебя, женщина, есть в доме хорошая пища и молоко?

Несчастная женщина, рыдая и целуя руки сынишки, отрицательно замотала головой.

— Вот видишь… Твой сын пробудет у бюргермейстера несколько дней.

— Да хранит Бог нашего доброго бюргермейстера! — закричала женщина, и ее возглас подхватили те, что стояли ближе.

Пошатывающийся угольщик обнял жену за плечи. Он пьяно улыбался беззубым ртом и пытался что-то сказать бюргермейстеру.

Венцель Марцел брезгливо поморщился и со вздохом сунул в руку отца большую серебряную монету.

— Выпей еще пива. Теперь уже с радости. И друзей не забудь угостить. Кто с ним — идите скорее. Пиво у Тома-пивовара сегодня крепкое и тягучее.

— Слава, слава нашему доброму бюргермейстеру! — раздались со всех сторон голоса, по большей части мужские.

Напряжение спало. Венцель Марцел облегченно выдохнул. Он уверенным шагом прошел в ворота, возглавляя толпу теперь уже радостных горожан. Согласно его наставлениям следом шел лекарь Хорст с мальчиком на руках, а за ним, в нескольких шагах, — виновник возмущения под защитой щитов стражников.

Из окон вторых и третьих этажей высовывались зеваки и, мигом разобравшись в происходящем, по-доброму улыбались и выкрикивали здравицы славному бюргермейстеру.

Венцель Марцел осторожно осмотрелся по сторонам. За ним продолжала следовать толпа, но в ней уже почти не осталось мужчин. А те из женщин, что шли по бокам от стражников, то со страхом, то с ненавистью поглядывали на человека, которого совсем недавно называли убийцей.

Да и самому бюргермейстеру хотелось заглянуть под его огромный капюшон, чтобы понять, какие чувства отражаются сейчас на лице господина «Эй». Если уж быть справедливым, то нужно было славить его — спасителя глупого мальчишки. Но так уж видно на роду у него написано, что все хорошее и радостное должно обходить этого человека. Зато беды и гнев людской липли жирными комками.

И все же было до глупости интересно заглянуть под капюшон этого человека…

* * *

Венцель Марцел рукой указал на центр зала собраний и произнес:

— Ждите здесь…

Затем он кивнул старшему писцу и удалился с ним в подвал, где хранился архив города. Члены городского совета с нескрываемым любопытством уставились на стоящего в центре большой комнаты человека в широком плаще в окружении трех стражников.

«Да, с нашим бюргермейстером не приходится скучать», — подумали многие из них. По крайней мере, те, с кем рядом не стояла кружка с пивом.

Прошло довольно много времени, прежде чем вернулся старший писец и, отпустив стражу, увел мужчину в плаще в архив.

В свете трех оплывших свечей Венцель Марцел закончил маленьким ножом скрести пергамент и, довольный собой, посмотрел на господина «Эй».

— На этом пергаменте изложены твои обязательства перед городом Витинбургом как служащего городского муниципалитета. Обязанности палача. Я должен вписать в него твое имя. Назови его.

Мужчина сбросил с головы капюшон и надолго задумался. Нет, конечно же, он помнил свое имя. Хотя по имени к нему никто не обращался уже более десяти лет.

— Я хотел бы прочесть, — тихо сказал он.

Бюргермейстер нехотя протянул пергамент.

— Я помню: ты умеешь читать.

Мужчина приблизил пергамент к свече и надолго застыл над ним. За это время даже малограмотный смог бы дважды, а то и трижды прочитать документ, но господин «Эй» продолжал молчать. Его лицо оставалось бесстрастным. Наконец он вернул бюргермейстеру пергамент и все так же тихо сказал:

— Здесь много такого, что мне, как палачу, непонятно.