Палач

Венцель Марцел вышел из помещения и радостно оглядел несколько десятков огромных, заранее заготовленных бревен. Рядом с ними лежали распиленные доски и балки. Возле них в задумчивости стояла старая лошадь, еще вчера приводившая в движение чудо-машину. Теперь животное заменила природная сила, которую нет нужды поить, кормить и останавливать на отдых.

«На смену хорошему приходит лучшее», — усмехнулся Венцель Марцел и, решив первым подать пример правильного отношения к труду, направился в Ратушу.

О Господи, сколько еще дел и забот! Сегодняшнее утро — это всего лишь начало. Нужно приступать к сооружению второй машины, а там и третьей, и…

«Не нужно так далеко забегать вперед», — попытался сдержать себя бюргермейстер, но, не выдержав, размечтался о столь многом и счастливом, что и не заметил, как оказался на ступенях Ратуши.

— Бюргермейстер, как все прошло? — в поклоне спросил городской писец, который, казалось, только тем и занимался, что дожидался прихода бюргермейстера, стоя у входа.

Но сегодня у Венцеля Марцела это не вызвало раздражения.

— Замечательно, просто замечательно, — похлопав писца по плечу, ответил он и даже улыбнулся.

— А в архиве вас дожидается палач. Он там с самого открытия Ратуши. И уже дважды спрашивал о вас.

— Странно, а я и не заметил, что его не было на пуске водного колеса. Ну и ладно. Где он?

— В архиве. — Писец еще раз изящно поклонился и указал рукой на правый коридор.

Венцель Марцел кивнул ему и пошел в полуподвальное помещение архива.

Палач, как и всегда, встретил его стоя и с опущенной головой.

— Садись, — доброжелательно произнес бюргермейстер и уселся на лавку напротив. — Сегодня наконец-то состоялось. Люди в восторге. Теперь заживем. Леса у нас хватит. Ну, что там у тебя?

— Я хочу, чтобы вы прочли этот отрывок, — глухо промолвил Гудо и положил перед Венцелем Марцелом старинную книгу.

— Что это? — недовольно спросил бюргермейстер, но все же водрузил очки на нос.

— Это хроника Сигеберта Жамблузского.

— И что там…

Бюргермейстер повернулся к небольшому окну с драгоценным стеклом и стал читать, шевеля губами:

— «1090 год от Рождества Христова был годом великой хвори, особенно в Западной Лотарингии. Многие гнили заживо под действием „священного огня“, который пожирал их нутро, а сожженные члены становились черными как уголь. Люди умирали жалкой смертью, а те, кого она пощадила, были обречены на еще более жалкую жизнь с ампутированными руками и ногами, от которых исходило зловоние…» Что это?

— Это болезнь, называемая «огненной чумой».

— Ну и что! — нетерпеливо воскликнул Венцель Марцел.

Палач тяжело вздохнул.

— Эта болезнь развивается после долгого поглощения пищи со спорынью и некоторыми другими травами.

— А нам-то что до этого?

Гудо снова вздохнул и положил перед бюргермейстером черный кусок хлеба.

— Этот кусок почти на четверть состоит из спорыньи.

— Да?

Венцель Марцел с удивлением посмотрел на хлеб, но в руки его не взял.

— И откуда он у тебя? Неужели на рынке…

— Нет. На рынке я проверяю. Этот хлеб дали вчера на вечер флагеллантам. Они давно звали меня разделить с ними пищу и воду. Вчера я пришел сам. Мне дали этот кусок. Но мой нос отвратил меня от их подношения. Потом я обнаружил в этом хлебе довольно большой стебель этой самой травы.

— Они пытались накормить тебя этим хлебом? То есть отравить. Но отравить можно и более простым способом. Если уж и они твои враги… И с чего бы это? Что ты им сделал?

— Чтобы отравить хлебом со спорынью, нужно есть его несколько недель. За один день человека не отравишь. Этот хлеб они едят сами. И едят уже много дней.

Венцель Марцел скривился, и только.

— Послушай, палач, ни мне, ни городу нет никакого дела до этих еретиков-сектантов. Пусть едят что хотят. Тем более через неделю город уже не будет нуждаться в их помощи. Может, мы избавимся от них даже раньше. А там уже воля Господня. Пусть себе мрут, если желают.

— Они даже не понимают, чем их кормят. Многие не знают, что пищу им дает не город. Город лишь выдает серебро на ее приобретение. Но когда начнется общее недомогание, их легко можно будет убедить в том, что за этим кроется умысел города.

— Как же так, — растерялся бюргермейстер, — кому и зачем это нужно?

— Пока не знаю. Но мне сразу пришлись не по душе их священник и супериор. К тому же под рукой у этого Доминика пятеро экзекуторов.

— И что же?

— Эти не работают и питаются мясом. Я уже несколько раз видел, как они упражняются с длинными дубовыми палками. Редкий копейщик так хорошо владеет этим мастерством, как братья Христа.

— Странно все это, странно, — задумчиво произнес бюргермейстер. — А остальные что?

— Остальные, как и прежде, разбиваются по парам, ранним утром и поздним вечером вышагивают босые и полураздетые по улицам, молятся о прекращении смертоносной чумы и угощают друг друга плетями. Народу это уже надоело. Теперь очень немногие флагелланты находят приют в домах горожан. Почти все они ночуют под звездами.