Палач из Гайд-парка

Он подполз на четвереньках к телу и, не отдавая себе ясного отчета в действиях, опять потянул на себя. Тело медленно появлялось из кустарника: вот пояс, грудь, шея – и голова! Голова! Он был целый!!!

Сэмми упал навзничь, руки у него тряслись, спазм сжимал желудок. Какой же он глупец! Он должен был не давать волю воображению. Вот уж действительно! Палач! Разве полицейский не может напиться, как все остальные?

Он встал и наклонился над мужчиной, чтобы определить, насколько он пьян. Лицо у мужчины было ужасно бледное, ну совсем как мел, словно он и вправду помер.

– О, боже ты мой! – повторил он на этот раз тихо и жалобно и боязливо дотронулся тыльной стороной руки до щеки лежавшего. Холодная.

Сэмми опять почувствовал, как желудок сжимает спазм. Он расстегнул воротник и скользнул ладонью под мундир. А тело-то теплое! Значит, он живой! О да! Господи, сделай так, чтобы он был живой!

Несколько мгновений Сэмми внимательно вглядывался в лицо полицейского, но ресницы ни разу не затрепетали. Если бедняга и дышал, то дыхание было очень слабое.

Ну что ж, надо звать на помощь. Человеку сейчас нужен врач. Сэмми поднялся и поспешил прочь быстрым шагом, но, передумав, припустился бегом.

– Что? – Питт оторвал взгляд от стола и посмотрел на Телмана, который возвышался прямо перед ним с мрачным лицом и каким-то ехидным, торжествующим огоньком в глазах.

– Это Бейли, – повторил Телман. – Один из парковых смотрителей наткнулся на него сегодня утром, примерно в шесть часов. Его ударили по голове и оставили лежать под кустом. – Он пристально поглядел на шефа.

Томасу стало не по себе. Он чувствовал сразу и боль, и вину.

– Его тяжело ранили? – спросил он с трудом, губы у него пересохли.

– Трудно сказать. Он все еще без сознания. И все еще может быть.

– Но насколько он пострадал, какие у него раны? – Словно со стороны, Питт слышал свой голос, хриплый и немного испуганный.

– Вроде нет ничего, кроме ушиба головы.

– И никто не знает, как это могло случиться?

– Нет. Но здравый смысл подсказывает, что это был Палач. Бейли не был на дежурстве в парке или поблизости. Он все еще проверял заявление Карвела, что тот был на концерте, как вы и хотели. – Телман все так же смотрел на Питта, не отводя взгляд. – Сдается мне, он кое-что обнаружил.

Отвечать было нечего. Питт встал из-за стола.

– А где он?

– Его доставили в больницу Доброго Самаритянина на Манчестер-сквер. Примерно в полумиле от того места, где нашли. – Он вздохнул и помолчал. – Вы хотите, чтобы я снова арестовал Карвела?

– Нет, во всяком случае, пока не повидаю Бейли.

– Но он ничего не может рассказать.

Питт не потрудился ответить. Он не глядя обошел Телмана и вышел из кабинета, не взяв пальто и шляпу. Не прошло и пяти минут, как суперинтендант уже ехал в экипаже на Манчестер-сквер.

Питт чувствовал себя отвратительно. Больше не было оснований сомневаться, что это Карвел. Именно присутствие или отсутствие последнего на концерте и проверял Бейли. Но мысль эта его ранила. Ему нравился Карвел, он испытывал к нему инстинктивное уважение, сочувствовал его горю, верил в искренность его переживаний. Такое глубокое разочарование Томас испытывал и в отношении самого себя. У него было ужасное чувство поражения от того, что он так обманулся в Карвеле, а значит, он совсем не понимает людей. Это он виноват в том, что Бейли пострадал, и если тот умрет, то именно он, Томас Питт, будет виноват в его смерти.

Как он мог быть настолько глуп, так непредусмотрителен и наивен? Ведь даже сейчас, в экипаже, Томас не мог представить, что во всем виноват Карвел, и только очевидность делала его вину неопровержимой.

Экипаж остановился, и Питт сошел, велев кучеру подождать. Его провели в большую длинную палату, где лежал недвижимый, бледный, оцепеневший Бейли. Он был в грубой коленкоровой ночной рубашке, укрыт простыней и серым одеялом. Около койки стоял молодой врач, лицо у него было хмурое, губы поджаты.

– Как он? – спросил Питт в страхе услышать ответ.

Врач взглянул на него.

– А вы кто?

– Я суперинтендант Питт с Боу-стрит. Как его состояние?

– Трудно сказать, – врач покачал головой. – Ни разу не пошевелился с тех пор, как его привезли, но температура близка к нормальной. Дыхание тоже почти нормальное, и сердце бьется хорошо.

– Он поправится? – спросил Питт, не слишком надеясь на положительный ответ.

– Наверняка сказать не могу. Может быть.

– А когда он будет в состоянии разговаривать?

Врач опять покачал головой и наконец взглянул на Питта.

– Этого я не знаю, суперинтендант. Я даже не уверен, что он вообще заговорит. А если и так, то он может ничего не вспомнить. Его сознание может быть очень повреждено. Вы должны быть готовы к этому. И на вашем месте я не слишком бы ставил свое расследование в зависимость от его показаний.

– Понимаю. Пожалуйста, сделайте все возможное. Не беспокойтесь об оплате.

– Разумеется.

Питт ушел, чувствуя себя еще более несчастным, обескураженным и очень виноватым.

Приехав на Боу-стрит, он увидел у себя в кабинете Джайлса Фарнсуорта, бледного и злого.