Палачи и придурки

— По чрезвычайному. По чрезвычайно важному делу, — Виталий Алексеевич приблизился и нагло заглянул в строгие глаза Феликса Яковлевича. И увидел, как дрогнули глаза, разбежались в разные стороны, и лицо доцента вытянулось. Он в глаза эти еще насмешливой наглости подпустил.

— Может... я чем-нибудь смогу..., — охрипшим вдруг голосом проговорил доцент.

— Пока что нет, пока что нет, любезнейший Феликс Яковлевич. А вот в свое время сможете, не сомневаюсь.

И обдав Феликса Яковлевича золотом улыбки, пошел Виталий Алексеевич по коридору небрежной, гуляющей походочкой, с удовольствием чувствуя на своей спине полный страха взгляд доцента, задерживаясь у дверей с табличками, все внимательно изучая, прочитав доску объявлений и приказов. Попалась ему на пути дверь с мужским силуэтом, он вошел в нее — чист и светел был туалет в чижовской клинике, благоухали в нем искусственные ароматы. В таком туалете хочется думать о смысле жизни, о том, что не зря человек явился на свет божий.

А из своего кабинета, чуть приоткрыв дверь, в щелку, за действиями странного посетителя следил Феликс Яковлевич и обмирал от недоумения и страха.

* * *

И весь остаток этого дня и последовавшую затем ночь недоумение и страх в Феликсе Яковлевиче не утихли, хоть и старался он себя успокоить. Ну что, в самом деле, ну пришел человек, ну спросил профессора Чижа... Да мало ли к нему народу ходит, мало ли дел он в городе имеет в каких-то таинственных мастерских, на заводах, где мастера-умельцы вытачивают, выпиливают мудреные, придуманные им самим инструменты и приспособления. Неуемен шеф и массу людей вовлек в круг своей деятельности, так что же странного, если и придет к нему кто-нибудь?

И приходили. Приходили, но никто вот так нагло в глаза не заглядывал, не улыбался нахально с каким-то значением. Не то учреждение, чтобы нагло смотреть и нахально улыбаться. Приходили люди тихие, подавленные серьезностью творимых здесь дел. А этот... словно на стадион пришел. Или в ресторан. С этакой мерзкой рожей... И меня назвал по имени и отчеству! В самом этом факте тоже нет ничего удивительного, однако, если рассматривать вкупе с наглыми взглядами и ухмылкой, то...

А уже как вздрогнуло, как вспорхнуло сердце Феликса Яковлевича, когда утром следующего дня выудил он из только что отремонтированного почтового ящика серенький бумажный листок. Невзрачный, неуловимого какого-то свойства — все прилипал к внутренней стенке ящика, не давался. Зацепив ногтем, Феликс Яковлевич его все ж таки выудил...

Долго рассматривал, вертел и так и этак, прочел все до последней строчки, даже в какой типографии он был отпечатан. «Повестка, — пошептал. — Вот оно!» И почему-то глянула на него с листка ухмыляющаяся физиономия вчерашнего посетителя — улавливалась здесь какая-то связь! Проскальзывала!

Но в следующий момент хлопнул он себя по лбу:

— Ф-фу, черт! Совсем из головы! Это же по поводу нашего заявления! Ну да: завертелась машина, завели в прокуратуре дело и вот теперь вызывают. Вполне логично. А я-то!

И глупыми показались страхи, и жаль стало дурно проведенной ночи. Однако ликования ему хватило лишь на то, чтобы бодреньким шагом дойти до автобусной остановки. Когда втискивался в утренний, часпиковый автобус, когда выдирал чуть не унесенный толпой портфель, вдруг пришло ему в голову: а при чем же здесь вчерашний посетитель? при чем наглые усмешки и взгляды? и эта многозначительная фраза: «...в свое время сможете»? на что намекал золотозубый?

И опять холодком повеяло, и как будто отяжелел карман, в котором лежала серенькая повестка. Необходимо было как-то дожить до пяти часов, до назначенного в повестке времени, чтобы прояснилось, определилось бы пусть самое наихудшее. А время словно бы ополчилось против него, вступило в сговор с «ними», из прокуратуры — тащилось едва-едва, корчило ему рожи со всех циферблатов и золотозубо усмехалось. Один раз даже пришла ему в голову крамольная, диссидентская мысль: для всех простых граждан его страны руководящие органы придумали особого роды пытку — пытку временем, пытку ожиданием в очередях, в приемных. В самом деле, простояв или просидев несколько часов в ожидании и получив наконец желаемое, гражданин уже в этом видит свою маленькую победу, дающую ему право на других посматривать свысока. Отбери у него это право, сделай все изобильным, доступным и гражданину нечем станет жить, неинтересно. Жизнь, как говорится, в борьбе.

Предвидел, чувствовал Виталий Алексеевич, на расстоянии чувствовал эти его метания и усмехался удовлетворенно и потирал руки. Оттого и время такое назначил — семнадцать ноль-ноль. Ничего, пусть помечется, поизвивается. Клиент должен созреть, отупеть от недоуменных, отчаянных мыслей. Вот тогда можно брать его голыми руками.