Палачи и придурки

— Отчего же, наоборот: люди так часто повторяют эту присказку, что она стала отвратительной банальностью и перешла в словарь работников прилавка и общественного питания. Человек интеллигентный не станет ее употреблять.

Виталий Алексеевич, медленно наливаясь краской, вцепился пальцами в край стола, словно намереваясь оторвать его от пола и сокрушать им собеседника, взгляд стал прозрачен, и сквозь эту прозрачность виделась знойная, убийственная пустыня, рот же оскалился в ледяной, арктической улыбке. Он выключил магнитофон и сказал тихо-тихо:

— Ты, с-сука, учить меня будешь? Еще не сиживал в карцере с крысами на воде и хлебе? Я устрою. Хочешь? У меня есть такие права.

Александр Григорьевич скучно, уже без иронии посмотрел на него.

— Ну вот что, любезный, — сказал высокомерно, — мне надоело тут слушать, как вы несете ахинею про преступления профессора Чижа. Хочу сразу все поставить на свои места. То, что вы про него говорили — собачья чушь. Всеволода Петровича я знаю давно и преклоняюсь. Он бессребреник, и ваши измышления про взятки мне просто смешны. Плохо работаете, не чисто.

Виталий Алексеевич смотрел на него тем же пустынным взглядом, и слова с трудом долетали до сознания. Он видел тускло блестевшую на солнце лысину Вульфа и испытывал неодолимое желание трахнуть по ней чем-нибудь тяжелым.

— А за компанию с ним не желаешь ли, интеллигент вонючий? — проговорил он так же тихо. — Я могу! Я все могу!

Александр Григорьевич взглянул на него как-то удивленно и прочиталось в его взгляде: ты что, дурак?

— Я прекрасно понимаю ситуацию, — продолжал он, повысив голос, выделив фразу интонацией, как бы ставя следователя на место, и Виталия Алексеевича опять перекосило от злости. — Она прозрачна и неприхотлива, как оконное стекло: кто-то решил раздавить, скушать Чижа за то наше дурацкое заявление. Да, теперь-то я понимаю, что это была глупость. Впрочем, понимал и тогда, но неважно. Сплелись, сплелись сети в высоких сферах для бедной пташки!

— Но-но! Не зарывайся!

— Сплелись. Однако я, при всем моем уважении к Всеволоду Петровичу, препятствовать вашей охоте не стану.

— Н-ну?! — развеселился вдруг Виталий Алексевич. — Так-таки и не станете? Премного вам за это благодарны!

— Не стану, — Александр Григорьевич не обращал внимания на эмоциональные метания Виталия Алексеевича, смотрел мимо презрительно, и непонятно было, следователя ли он презирает или весь мир. — Спросите, почему?

— Ага! — продолжал веселиться Виталий Алексеевич. — Почему?

— Отвечу: профессор Чиж — подвижник, а человечеству подвижники не нужны. Более того, они вредны, ибо создают ложную, усыпляющую иллюзию, будто человек — средоточие доброты и милосердия. Чушь! Человек — это чертополох, сорняк на чистом и благородном теле Природы, и скоро она вырвет его с корнем! Да, еще два-три десятилетия, от силы пятьдесят лет, и человечество захлебнется в собственном дерьме, уничтожив среду обитания своими же руками! Заметьте: среду обитания, а не «окружающую среду». Чувствуете разницу?

— Чувствую, — усмехнулся следователь и подумал: «Хоть и гнида, а излагает правильно!»

— И выхода нет, потому что погряз человек в эгоизме, все себе гребет от Природы — дай, дай! — кричит. И ведь понимает, предвидит конец свой, а расстаться с эгоизмом, с сиюминутным благом сил нет! Увяз человек в порочном круге: развитие производства требует увеличения народонаселения Земли, а увеличение народонаселения требует еще большего развития производства, дабы прокормить его. И этот замкнутый круг ведет к уменьшению жизненного пространства, к разрушению среды обитания. Вот вам простейшая формула Апокалипсиса, конца света! Так на кой черт, скажите, нужны подвижники? Чижи и прочие? Лечить человечество — это все равно что умирающему от рака ставить клизму в надежде вылечить его. Ну хорошо, представьте себе такое положение вещей: сегодня я вылечил некоего гражданина Х. Сделал ему сложнейшую многочасовую операцию на сердце, стоившую мне громадных физических и моральных усилий. А завтра этот гражданин Х пойдет и у себя на заводе выпустит в реку, из которой пьют люди, какую-нибудь химическую гадость, и от этой гадости начнут умирать дети. Может быть, мои дети! Как вам это понравится?

— Экий вы, однако! С такими мыслями... зачем жить? Может, повеситься лучше? — хохотнул Виталий Алексеевич.

— Может, и лучше, да только я не повешусь, потому что живу из любопытства. В свое время я определил диагноз болезни человечества и теперь наблюдаю за ходом ее развития. Все идет согласно предсказанному плану.

— Прямо Мефистофель какой-то!

— Нет, я не Сатана, я — человек анализирующий, только и всего. В жизни же — человек благонамеренный, трезвый, исправно выполняющий свой долг. Лечу, как это ни странно, и лечу не хуже, а во многих случаях лучше других. И вот, согласно всему мной вышеизложенному, заявляю: кушайте Чижа, а я посмотрю, полюбопытствую. А за сим разрешите откланяться. Я все сказал, — и небрежным жестом он протянул следователю повестку. — Отметьте.